Жертва

– Сам знаю, нехорошо, только не согласен с ним. Времена для Картли тяжелые, дружнее грузины должны быть, иначе толстых и тощих, как говорит Папуна, одинаково проглотит перс. А отец такое не хочет понять… Твоих всех видел. Миранда как роза расцвела, дети как два яблока. Тебя ждут.

– В Носте был?

– Был… Хорешани отвез.

Помолчали.

– Как Русудан? – отрывисто спросил Ростом.

– Сначала побледнела, за сердце схватилась… Часа два без слов сидела… Потом посмотрела на меня невидящими глазами. Испугался, я думал, ум потеряла. Наконец заговорила. Ростом, как умеет говорить наша Русудан! «Ты, Дато, не беспокойся, я все сумею пережить. Не для себя с Георгием живем…» В этот день Трифилий привез ей Автандила и Бежана. Умный монах. Застывшее лицо Русудан порозовело. Год не видела сыновей, хотя рядом находились. Боялась, Шадиман за ней неотступно следит. Лазутчики каждый шаг Русудан знают. «Значит, скоро свершится желанное, раз ты, отец Трифилий, открыто мне сыновей привез?» – спросила Русудан. – «Уже свершилось, – ответил Трифилий, – Георгий вырвался из кровавых лап шаха, теперь вся страна во имя церкви обнажит меч…»

– Монах думает, Георгий старается только ради церкви?

– Э, Ростом, пусть думает, что хочет. Сейчас разбираться не время. Все должны объединиться, даже враждебных князей примем, если придут. А наша церковь, правду сказать, немало борется с персами.

– Выгодно, потому. Мусульмане раньше всего церкви уничтожают: не в мечети же священникам богатеть?

– Вот ты столько лет из одной чаши с Георгием яд пил, а дела церкви для тебя – темный лес.

– Я не такой сильный, как Георгий. Пусть мои дети, как хотят, живут, лишь бы целы были.

– Не продолжай, Ростом! Паата… За эту жертву, будь у меня две жизни, обе отдал бы Георгию.

– Я тоже жизнью не дорожу, но хочу распоряжаться только своей.

– Об этом у нас разные мысли.

– Мысли разные, а путь один. Думаю, и конец от бога одинаковый получим.

Дато махнул рукой и пошел посмотреть, не прислал ли за ним Трифилий. И точно, в «Золотом верблюде» сидел переодетый монах: завтра католикос будет тайно беседовать с посланниками Георгия Саакадзе, азнаурами Дато Кавтарадзе и Ростомом Гедеванишвили.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

В Телави вошли только Симон, Зураб, Карчи-хан, Вердибег, свита и охрана.

Войско расположилось у наружных стен. Сюда тянулись арбы и верблюды, доставлявшие хурджини с мясом, зерном и сушеными плодами. Вокруг шатров день и ночь пылали костры.

Вердибег протестовал. Его выпуклые глаза сверкали. Ему надоело быть вежливым с кахетинцами. Пусть его сарбазы повеселятся немного. И еще – где красивые девушки? Весь путь проехали, кроме высохших свиней – никого.

– Но мудрый шах-ин-шах – да живет он вечно! – переселил почти пол-Кахети в Иран, – напомнил Саакадзе. – Тогда отобрали красивых девушек. А за два года новые не могли вырасти – не сливы…

Вердибег бушевал, пригрозил сам поискать женщин. Он нюхом чувствует – они где-то поблизости. А драгоценности монастырей? У него есть опыт. Недаром в прошлом нашествии он прославился двумястами головами кахетинцев, отсеченными им лично. А кто извлек из монастырей большую добычу?

Карчи-хан слушал спор. Сардары и минбаши поддержали храброго Вердибега. Им, шайтан свидетель, тоже нужны красивые девочки и золотые кресты.

– Монастырские богатства два года назад взяты, а если новые накопились, успеем захватить на обратном пути. Но кто теперь помешает мне выполнить повеление шах-ин-шаха, пусть не обидится, лично голову снесу. Ни один сарбаз не войдет в Телави. Отважному Карчи-хану я уже говорил об этом.

Минбаши испуганно посмотрели на Саакадзе: если так дерзко говорит с ними, значит, шах дал на это право.

Ни один сарбаз по приказу Саакадзе не вошел в Телави.

Правитель Кахети Пеикар-хан, ставленник шаха Аббаса, распоряжался страной как покоритель, взыскивая огнем и мечом огромную дань для «льва Ирана» и не меньшую для себя. Такое правление не способствовало возрождению разоренной некогда богатой страны. Жестокий Пеикар-хан свирепел, когда сборщики клялись, что брать нечего. Он немедленно посылал карательные отряды в деревни. Начинался беспощадный грабеж и избиение непокорных. Вот почему все князья заперлись в замках и крепостях и укрыли в них свою собственность – крестьян. Эти замки, хорошо укрепленные, были недоступны Пеикар-хану.

– Именно там крестьяне заняты выделкой шерсти! – кипел Пеикар-хан. – Именно там сокровище Кахети – шелковичные черви, тучами облепляющие тутовые рощи. Князья через горные, неизвестные ему, Пеикар-хану, дороги отправляют караваны в чужие земли. Они богатеют, а что имеет он, тень шаха Аббаса, Пеикар-хан?

Он был бессилен, ибо хитрые князья, обходя его, посылали шаху Аббасу совместные караваны с данью, наложенной на них. Посылали подарки и послания с выражением преданности. И шах Аббас не отвечал Пеикар-хану на надоедливые жалобы о непокорности князей.

– Разве власть без богатств не напоминает хромого верблюда? А дворец без красивого гарема не похож на бесплодную пустыню? А роскошь без спокойствия – на сладкое тесто, кипящее в сале? – жаловался сейчас Карчи-хану правитель Кахети. Он разжег воображение ханов несметными богатствами «шелковичных князей», настаивая на немедленном нападении, суля всем ханам обогащение, а Ирану – выгоды.

Карчи-хан поспешил отправить на шутюр-бааде гонца к шаху Аббасу с подробным описанием дел в Кахети. Он ждал указаний из Исфахана. Сам он пообещал Пеикар-хану все драгоценности князей разделить честно. После избиения непокорных картлийцев обратный путь будет веселым и прибыльным.

Саакадзе знал о сговоре ханов. И в темные кахетинские ночи он тоже сговаривался с архиепископом Голгофского монастыря Феодосием, митрополитом Никифором, архиепископом Арсением. Это высшее духовенство Кахети, связанное в Константинополе с патриархом греческой церкви, имело связь и с московским Филаретом. Высший духовный сан не помешал им, по поручению Теймураза, искать защиты от шаха Аббаса и у «неверных» турок. Они ездили и в Русию, и в Стамбул.

Кахетинская церковь впаяла в рукоятку меча Георгия Саакадзе золотой крест. В кахетинскую Тушети выехали Даутбек и Димитрий с грамотами от архиепископа Арсения.

Грамоты получили и Элизбар, выехавший в Хевсурети, и Матарс с Панушем, выехавшие в Пшавети.

Ростом и Папуна направились по пути в Картли сгонять из деревень отары для иранцев и рассказать народу о предстоящей большой охоте.

Через горы перелетали радостные слухи. По лесам слышались торопливые шаги. Из деревни в деревню ходил мествире, раздувал гуда и пел песни времен Давида Строителя. Люди шептались, тихо смеялись и прятали слишком радостный блеск глаз.

Зураб Эристави с усиленной охраной выехал в Тбилиси. Он передаст католикосу грозное повеление шах-ин-шаха водворить на царство Симона и подготовить торжественную встречу новому царю Картли. Так велит Георгий.

Карчи-хан одобрил стремительность Саакадзе.

В изгибах гор брызгами разлетались лучи раннего весеннего солнца.

К Панкисскому ущелью подъехали Даутбек, Димитрий, Элизбар, Матарс и Пануш. Здесь их пути расходились. «Барсы» обнялись и пожелали друг другу счастливого возвращения. Даутбек и Димитрий свернули к горе Тбатани в кахетинской Тушети, примыкающей к берегу кахетинской Алазани.

Пануш, Элизбар и Матарс до полудня ехали вместе вдоль бурно разлившейся весенней Иори. Всадники то круто поднимались в гору, и кони, хрипя, шли над пропастью, то стремительно спускались вниз. Высокая трава выпрямила сочные стебли. Кони по голову тонули в зеленых волнах.

Элизбар, Матарс и Пануш глубоко вдыхали горную свежесть. Лица их сияли счастьем. Наконец и им Георгий доверил важное дело.

– Приедешь, Матарс, помни, все общества надо объехать, не то обидятся. Но раньше заручись поддержкой габидацурского хевисбери.

– Знаю, Элизбар, три дня монахи в Греми учили, на память заставляли повторять названия обществ: Габидацурское, Гоголаурское, Чичейское, Чаргальское, Ахательское, Кистаурское, Матурельское, Цоцкораульское, Уканапшавское, Цителаурское, Удзилаурское, Кацапхевское. Я на всю жизнь вбил в голову двенадцать гвоздей.