Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 1 из 111



Анна Арнольдовна Антоновская

Великий Моурави

Роман-эпопея в шести книгах

Книга третья

Время освежающего дождя

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Робко расцветала первая роза. Хорешани заботливо полила нежный цветок и подвинула фаянсовый кувшин ближе к теплым лучам. Счастливый вестник родной земли – рассада была прислана из замка ее отца, князя Газнели, и, по фамильному обычаю, выращена ею перед рождением ребенка.

– Клянусь тринадцатью святыми отцами, он узнал меня! Смотри, смеется!

– Как же не узнать четырнадцатого святого? Два часа в праздничной одежде над люлькой стоишь, а Моурави тебя с утра ждет.

– Э, незачем торопиться! Моурави и католикос со светильником по всей Картли царя ищут… – Дато опустился на подушку у ног Хорешани. – Знаешь, дорогая, у отца был полон дом детей, родились, росли, голосили на все местечко, но я их не замечал, а вот… – кивнул на люльку, – никак успокоиться не могу, удивляюсь и не понимаю: жил, жил, и вдруг – сын… Одно меня тревожит – очень тоненькая стала, совсем, как тогда… – Дато любовно коснулся похудевшей руки. – Помнишь, в Метехи, возле дерева я первый раз тебя поцеловал, ты смеялась, а у меня под ногами земля дрожала… А теперь ты ко мне спокойна, словно ручей в позднюю осень.

– Не тревожься напрасно. Женщина родит ребенка, немножко посердится, почему мужчина тоже не мучился, и торопится повторить глупость, а он, как гусь после воды, еще веселее перья топорщит. О чем только бог думал, когда создавал Адама?

– О войне, наверное!

Дато и Хорешани обернулись и расхохотались. Гиви, как всегда, ворвался без предупреждения и уже сидел на ковре около люльки, склонившись над малюткой.

– Взял! Взял! Клянусь ста тридцатью воинами святого Гоброна, взял! – И Гиви неистово заплясал. – Пять дней я томился.

– Что ты дал ему? – встревожился Дато.

– Кинжал, конечно.

– Гиви, какой амкар тебя придумал? На что двухмесячному азнауру оружие? – всплеснула руками Хорешани.

– А что, ему крест нужен? Спасибо! Уже однажды такое случилось. Настоятель Трифилий в люльку крест подкинул, Бежану тоже два месяца было, а взял. Теперь в рясе ходит сын Великого Моурави… Думаешь, наш Георгий повеселел от этого? Бабо Кетеван прямо сказала: «Что первое ребенок схватит, тем и владеть будет». Я двенадцать кинжальчиков амкару Сиушу заказал, в каждом кармане по три ношу, все время на страже. У какого «барса» родится сын, пусть непременно к оружию потянется. На что нам монахи?

Старая мамка укоризненно взглянула на смеющихся Хорешани и Дато и поставила на скатерть кувшин и чашу:

– Пей, азнаур, слова твои золотом падут на судьбу ребенка.



Дато пытался отобрать кинжальчик, но, к восторгу Гиви и суеверной радости мамки, малютка крепко держал рукоятку.

– Оставь, батоно, – мамка решительно отклонила руку Дато, – пусть он сто лет не выпускает оружие и врагов истребляет, как Давид Строитель.

– Да живет без конца имя Давида! Но чем плохо, если маленький Дато будет сражать проклятых, как Георгий Саакадзе? – И Гиви залпом осушил три чаши подряд, приговаривая: – За Великого Моурави! За прекрасную Хорешани, подарившую нам нового азнаура! За «Дружину барсов»!

Мамка вновь наполнила чашу и напомнила о крестинах: нехорошо, когда воин два месяца живет без имени. Ангел у изголовья так тяжело вздыхает, что огонь в светильнике вздрагивает. Черт тоже в покое не оставляет, хотя близко и не подходит, – икона на люльке, – но в очаге зеленый язык показывает, просит люльку покачать, любит, если ребенок некрещеный.

– Э, мамка, доброму азнауру черт не повредит!

– Правда, батоно Дато, но лучше, если ангел узнает имя и сообщит его горам, ущельям и рекам.

Циала, первая и последняя возлюбленная Паата, подавила стон. Уже третий день сидела она неподвижно в углу, кутаясь, несмотря на тепло, в черный платок. Из Ирана в Картли ее переправил, конечно, в полной тайне, Сефи-мирза. Он передал ей пояс, который был на Паата в страшный день, передал и свой наказ: «Не сразу направься к матери моего друга, раньше через ханум Хорешани извести…»

Выслушав несчастную, Хорешани горестно подумала: «Легко сказать – извести, еще совсем рана свежа, минуло лишь полгода. Хорошо, что Саакадзе обременен заботами и не заметил приезда Циалы».

– Я за черта не заступаюсь, – кричал Гиви, – но пусть и ангел не спорит! Назовем – Дато. Будут в «Дружине барсов» два Дато: большой и немножко меньший. «Барсы» не должны стареть. Вот Миранда сына ждет, я уже сказал – Ростомом назову, согласилась.

– Госпожа Хорешани, богом молю, назови – Паата.

– Нет, Циала, не проси, слишком тяжело часто повторять это имя… – И, обрывая разговор, Хорешани поспешно вышла.

«Как странно, – подумала Хорешани, – ни разу не упоминал Георгий о погибшем сыне, ни разу не выдал своих страданий!» – Она порывисто отдернула прозрачный малиновый занавес, распахнула настежь окна своей комнаты.

Вдали дымчатыми клубами по изломам гор скользили облака. На узкой улочке молодой амкар в чем-то убеждал уста-баши, а тот в раздумье покручивал седой ус. Плеснуло голубым шелком знамя: барс, потрясающий копьем. Задорно шагали метехские копейщики, подпрыгивали на цаги золотые кисти, на поясах сверкали ханджалы, отнятые у шах-севани в Марткобской битве. Саакадзевцы! Хорешани тепло улыбнулась.

Через мост, где раньше, позвякивая колокольчиками, тянулись караваны с чужеземными товарами и на белых верблюдах восседали купцы, сейчас медленно ползли арбы с зеленью, птицей в клетках, дровами из окрестных деревень.

Словно после тяжелого сна пробуждался Тбилиси. Уже кое-где красят балконы синей и оранжевой краской, вытряхивают паласы, чинят медные тазы, рукомойники. На плоских крышах женщины рассевшись вокруг чаш, перебирают рис.

Внезапно взвизгнули дудуки – трое кутил в черных чохах, с весенними цветами на остроконечных папахах задорно прославляли солнце и вино. Теперь бездельникам не надо искать предлога: решили год праздновать победу.

Хорешани перевела взгляд на другой берег Куры. Там над Метехским замком реет знамя, врученное католикосом Георгию Саакадзе, которое он грозно пронес сквозь огонь битв по картлийской и кахетинской землям. Начальник Метехского замка, ее отец, сам водрузил эту святыню на башне Багратидов.

Отец! Неужели не прибудет? С тех пор как повенчалась она с Дато, разгневанный князь отказался ее видеть. Но она знала, отец сильно горюет. Из-за козней Церетели и Андукапара он остался одиноким. Вся фамилия Газнели истреблена якобы за свою приверженность к Саакадзе. Но всем известно: Моурави тут ни при чем, разбойники хотели присвоить богатые владения, и только чудом отцу удалось спастись. Озадаченные князья решили: Газнели – колдун. Пресвятая дева! Неужели первенец единственной дочери не размягчит сердце упрямого деда? Надеялась, обрадуется князь, поспешит к внуку… имя просила выбрать, но старик неумолим, прислал подарки и мамку, вынянчившую ее, Хорешани, приказав старухе охранять внука больше своей души, в сам – не отказывается и не приходит. Доколе ждать? Русудан, кажется, с Трифилием говорила. Русудан! Не радуется она возвышению Георгия, опасается князей, хотя они после Марткоби совсем пригнулись. Пригнулись, говорит Русудан, а из-под век искры летят… Все меняется. Вот церковь – раньше проклинала, а теперь каждое воскресенье служит молебны о здравии Великого Моурави. Народ ликует: новое время – время Георгия Саакадзе, время освежающего дождя. Азнауры спешат союз укрепить, амкары гордятся, уверяют, что всегда были верны Моурави, а сами только и мечтают разбогатеть… А неутомимые «барсы»? Как опьяненные носятся они по Картли, грозят все княжеские рогатки переломать на дорогах. Пануш и Матарс говорят: доски нужны для починки мостов.

«Барсы» от удачи совсем потеряли головы. И лишь Ростом и Элизбар в полной мере изведали поражение, поняв, что легче разрубить гору, украшающую край долины, чем комара, отравляющего тысячи тысяч жизней.