Страница 8 из 86
Глаза Иоанна блеснули. Но он был не только солдат, но и император; он ничего не предлагал и ничего не принимал, не взвесив тщательно.
— Вы хотите именно царевну? Не просто знатную девушку?
— Мой принц — происхождения истинно королевского. Мы могли бы найти ему невесту меньшей знатности, не беспокоя вашего величества.
— Однако, — сказал Иоанн, — царевна, выросшая в Священном дворце, — редкий товар.
— Ваше величество говорит правильно, — сказал посол, — и с обнадеживающей прямотой. Но мы знаем, что у вас есть женщины царской крови, подходящего возраста и подобающей чистоты, достойные нашего принца.
Значит, не вдовы. Не старые девы. Никаких изъянов, обидных для самомнения варваров.
— Между возрастом первого цветения и, скажем, двадцатью годами, — добавил посол. — Наш принц не будет возражать, если невеста окажется немного старше, чем он; ему еще нет шестнадцати лет, но он рослый и сильный, настоящий мужчина.
Иоанн повертел в руках жезл. Под бородой было трудно разобрать, но казалось, что он улыбается.
— Вы, наверное, уже имеете кого-то на примете?
Посол поднял брови.
— Ваше величество может кого-то предложить?
— Наше величество еще не решило, будет ли оно стремиться удовлетворить просьбу нашего сына, короля германцев.
— Но если ваше величество соизволит, — сказал посол, — если оно соизволит почтить нас своей милостью, может быть, мы сможем получить список всех возможностей?
— Может быть, — ответил император, — мы это обдумаем.
— «Да», — сказала Феофано, — это означает «да».
Аспасия была готова согласиться, но чувства ее были противоречивы.
— Его священное величество застенчив, как девушка, и еще более непостоянен.
— Не теперь, — Феофано была уверенно спокойна. — Ему нужно то, что предлагает Запад. Он хочет получить обратно Италию; он хочет получить Святую Землю. Германский король думает, что сможет утвердиться на нашей земле, женив своего сына на одной из наших царевен. Самодержец имеет в виду укрепиться на Западе и заставить германского короля кланяться ему и отказаться от своих претензий. Император Запада. Слышала ли ты когда-нибудь подобную дерзость?
— У кого выигрыш, — сказала Аспасия, — у того и права на нее. А Италия у него.
— Вот именно. — Феофано перегнулась через Аспасию, глядя вниз. Там послы, закончив дело, удалялись с всевозможной торжественностью. Она проводила их глазами.
— Представь себе, — сказала она медленно, — только представь себе…
— Что? — спросила Аспасия.
Феофано ответила не сразу. Когда же она заговорила, то начала издалека:
— Была бы ты на десять лет моложе…
— И красивее, — сказала Аспасия. — И могла бы рожать детей.
Феофано обняла ее, на мгновение крепко прижала, потом отпустила.
— Нет, он все равно не допустит этого. Ты слишком опасная соперница. Он выберет кого-нибудь, у кого меньше прав на наследование, кого-нибудь, кто родился не в Пурпурной комнате. Кого-нибудь…
Кого-нибудь вроде Феофано.
Их взгляды встретились.
— Варвар, — сказала Аспасия.
— Король, — возразила Феофано. Император, правящий в Риме.
— Надменный, самонадеянный.
— Царственный.
— Уверена, он не знает ни слова по-гречески.
— Он может научиться.
— Или его невеста может выучить германский.
Феофано улыбнулась. Это была улыбка ее матери: обманчиво, опасно нежная.
— Его невеста, — сказала она, — станет императрицей.
4
Должным образом воспитанная благородная женщина должна всегда быть скромной и осмотрительной. Феофано знала это очень хорошо. Аспасия научила ее. Но Феофано была к тому же царевной и училась царственному поведению в суровой школе своей матери.
Она должна была бы выжидать, посещать царицу, намекнуть там и здесь, постепенно дать понять, что она хотела бы того, о чем все вокруг шепчутся. Другие начали действовать именно так. Некоторые евнухи и особенно азартные вельможи заключали пари на ту или другую из сестер царицы. Ставили даже, правда немного, и на Аспасию.
Феофано не стала ждать, интриговать или делать намеки. На следующий же вечер после прибытия послов, когда император удалился в свои покои, она явилась к его дверям.
Аспасия была с ней. Феофано отнеслась к этому как к должному и испытала некоторое облегчение. Она была дерзкой, как хороший стратег, но не безрассудной; а управляющий императора был старым приятелем Аспасии.
Несмотря на это, он мог бы отправить их с глаз долой, но прежде он был солдатом и умел ценить решительность удара. Он не улыбнулся, это было невежливо, но Аспасия уловила блеск в его глазах. Он слегка поклонился и выразил готовность передать их просьбу самодержцу.
Женщины сидели в полутемной прихожей, где сквозило, и ждали. Феофано была спокойна и могла бы показаться безмятежной, если бы не ее пальцы, которые беспрерывно складывали и разглаживали сборки на юбке.
Аспасия даже не пыталась изобразить спокойствие. Она посидела немного, но стул был жесткий, и тело требовало движения.
Голос Феофано громко прозвучал в тишине.
— Ты, наверное, думаешь, что это безумие? И глупо с моей стороны желать этого?
— Да, — отвечала Аспасия.
Феофано слишком хорошо ее знала, чтобы удивиться. Улыбка, промелькнув, исчезла.
— Тогда почему ты помогаешь мне?
Аспасия остановилась, резко повернулась к Феофано.
— Потому, что я такая же безумная и глупая. Потому, что дворец — это клетка, а на Западе есть дверь, и ключ может оказаться в твоих руках. Не в моих, это невозможно, если только его священное величество не еще больший идиот, чем я его всегда считала, но ты — ты можешь улететь на свободу.
— Я могла бы подождать, — сказала Феофано, — как ждала царица. Что бы ни говорили эти варвары, но единственная и настоящая Римская империя — здесь, и если я покину ее, может быть, уже никогда не вернусь.
— Ты могла бы подождать, — согласилась Аспасия, — но хочешь ли ты?
— Нет. — Феофано взглянула на свои руки, которые, наконец, успокоились. Она подняла глаза, и ее взгляд застыл на лице Аспасии. — Ты ведь ненавидишь его?
У Аспасии перехватило горло.
— Какая разница? — выговорила она с трудом.
— В нем нечего ненавидеть, — сказала Феофано. — В нем вообще нет ничего, и в моей душе к нему тоже ничего нет. Он просто хотел получить корону. Он избавился от того, что стояло на его пути. — Она тихонько вздохнула. — Я собираюсь встать у него на пути.
Аспасия промолчала. Она ненавидела его, и неважно, что Феофано видела, как он ничтожен, если отобрать у него корону и высокие сандалии. Это была не та ненависть, которая подливает яд в кубок или подсылает убийц, как он подослал их к Деметрию. Это была просто ненависть. Ненависть заставляла ее омрачать его спокойствие постоянно, даже если бы он забыл, кто она. Она собиралась пережить его; она хотела, чтобы он знал об этом.
Выражение ее лица испугало Феофано. Она придала своему лицу спокойствие, хотя улыбнуться не смогла.
С таким лицом она повернулась к управляющему, который вошел с довольным видом.
— Их священные величества примут вас сейчас, — сказал он.
Самодержец и императрица ждали их в одной из внутренних комнат. Они нередко сидели так по вечерам вместе, в комнатах самодержца или царицы, без прислуги, беседуя о чем-либо, а нередко молча. Феодора, проведя годы в монастыре, различала все оттенки молчания. Самодержец, казалось, находил в этом отдохновение. «А может быть, — думала Аспасия, — он был человеком привычки и, сделав что-то однажды, продолжал поступать так же и в дальнейшем».
По-видимому, его не смутило, что его вечернее уединение нарушили. Он приветствовал их любезно, со своим обычным обаянием: приказал усадить поудобнее, принести вина, подслащенного медом. Царица улыбалась, глядя на них, такая безмятежная, какой старалась быть Феофано.
— Сестра, — обратилась она к Аспасии, — как я рада тебя видеть. И племянницу. Все ли у вас благополучно?