Дочь орла

Но раньше он не пропускал аудиенций. Может быть, поссорился с епископом, главой посольства?

Аспасия решила отправить ему письмо. В конце концов, и он не прислал ей ни слова приветствия; а может быть, и послал, по-прежнему считая ее женой знатного горожанина, а письмо затерялось. Конечно, он хотел бы узнать, говорила она себе, что с ней и где она.

Но время, которое еще недавно тянулось бесконечно долго, вдруг оказалось невероятно быстрым. За несколько дней нужно было успеть сделать так много. Посольство, закончив переговоры, хотело отплыть сразу же, как только позволит погода. Сначала Аспасии было некогда написать письмо, потом некого с ним послать. Она была занята во дворце, готовясь к отъезду будущей королевы. Феофано собиралась взять с собой разную прислугу, горничных, охранников, правда, охранники будут только сопровождать ее, пока не передадут мужу, а потом вернутся в Город. И еще она хотела взять с собой Аспасию.

Феофано ни о чем ее не просила. Когда послы увидели ее и ее будущее было решено, она сказала:

— Возьми побольше теплых вещей в дорогу. Говорят, в Германии холодно, правда, может быть, не холоднее, чем здесь.

Аспасия оторвалась от того, что делала; потом она не могла вспомнить, что именно она делала.

— Почему ты думаешь, что я поеду с тобой?

— А почему ты думаешь, что ты не поедешь?

— Самодержец может не разрешить.

— А ты думала об этом, когда он видел нас вместе и понял, что нас нельзя разделить?

— Я думала о тебе, — ответила Аспасия, более резко, чем хотела.

— Значит, ты не хочешь ехать.

В больших темных глазах не было слез. Это был крупный недостаток Феофано как придворной дамы: она не умела плакать по желанию. Но Аспасия увидела боль в ее глазах.

— Ты хочешь остаться здесь, — сказала Феофано, — куда я уже никогда не смогу вернуться. Где сидит на троне убийца твоего мужа. Где по капризу этого убийцы тебя могут заживо похоронить в монастыре.

— Где я родилась, — поправила ее Аспасия. — Где я собираюсь пережить его священное величество.

— В одиночестве?

Аспасия вздрогнула, сердце ее похолодело.

— Может быть, я снова выйду замуж. Может быть, и это не понадобится. Царица позаботится обо мне.

— Кто же позаботится обо мне? — спросила Феофано.

Аспасия замерла.

— Это нечестно.

— Все равно. Я хочу, чтобы ты была со мной. Мы были вместе с самого моего детства. Клянусь, мое место здесь, и все же я отправляюсь в эту новую жизнь, пусть далеко, но там мой трон. Может быть, царица и любит тебя, в конце концов, она твоя сестра. А если она умрет или будет отвергнута? Что тогда, Аспасия? Да, я еду в страну варваров, но я тебя не покину. — Феофано взяла руки Аспасии в свои, что теперь случалось редко, потому что она уже освоила величественное царственное поведение. — Подумай об этом, Аспасия. Целый новый мир, новые люди, новые дороги. Я видела, каково тебе приходилось с тех пор, как умер Деметрий. Ты жила не своей жизнью, в тени императрицы. Неужели ты не хочешь снова жить на солнце?

— Я и так на солнце, — упорствовала Аспасия. — Я сестра и слуга императрицы. Я живу в сердце мира.

— Я слышу, — сказала Феофано, — как по ночам ты бродишь по комнатам. Попробуй убедить меня, что эти стены не стесняют тебя как прутья решетки. Что ты не чувствуешь себя пустым сосудом, треснувшим и выброшенным. Разве ты не хочешь снова наполниться?

— Я не могу, — ответила Аспасия, — врачи в этом уверены.

— В жизни можно не только рожать детей, — сказало дитя, предназначенное рождать королей. Она выпустила руки Аспасии. — Я хочу, чтобы ты была со мной. Императрица пошлет тебя, если я попрошу. Самодержец будет только рад, если ты уедешь.

— Значит, ты не оставляешь мне выбора? — Аспасия хотела сказать это сердито, но прозвучало это печально.

— Конечно, ты можешь остаться. И рано или поздно ты кончишь монастырем. Скорее рано. Императору станет неудобно твое присутствие.

Правда звучала в словах Феофано. Аспасия понимала это так же ясно, как Феофано. Она знала, по какой узкой дорожке идет и как близка она к пропасти. Иоанн Цимисхсий никогда никому не отдаст ее в жены. Ее ждет монастырь, глухие стены и черное покрывало, и бесконечная череда однообразных дней, складывающихся в годы. Тогда ей останется только молиться. Это и называют святостью. Аспасия назвала бы это уничтожением, она не хотела быть уничтоженной.

Покинуть Город, последовать за Феофано? Разделить жизнь варваров, стать такой же, как они? Нет, думала она. Такого с ней не случится. А вот выйти в открытый мир…

Она все время думала об этом. По сравнению с окрыленной Феофано, полной сил и ожиданий, она чувствовала себя такой старой и такой усталой. Ей казалось, что жизнь ее кончена. Но она любила Феофано и знала, что может облегчить ее новую, неизвестную жизнь.

Она колебалась. Часть ее души ужасалась при мысли покинуть все такое знакомое и кинуться в неведомый мир. Но другая часть ее души жаждала этого так сильно, что у нее захватывало дыхание. Это почти пугало ее. Это было неправильно, неразумно, не по-византийски. Но голос древней крови звучал в ней все неотступнее — голос крови Василия Македонянина, который из конюха стал императором. Может быть, еще более древней, чем думали. Разве Александр Великий не был царем Македонии?

— Если император узнает, как сильно я хочу уехать, — призналась Аспасия, — он прикажет ночью похитить меня и запереть в келью.

Улыбка Феофано была быстрой, как молния, и так же ослепительна.

— Тогда он узнает, как отчаянно ты сопротивляешься, как хочешь остаться здесь, даже согласна расстаться с подругой.

— Умница, — сказала Аспасия.

Оказывается, она изо всех сил сжимала руки в кулаки. Усилием воли она разжала их. Они были холодны и дрожали. От страха, да. Но и от радости. Она стояла на краю пропасти. Наконец она решилась прыгнуть. И это была безумная радость.

Среди всех событий у нее не было времени искать пропавшего посла. Лиутпранда не было на приемах, где послов представили их будущей королеве. На одной из последних встреч, когда все уже были знакомы, Аспасии, наконец, представилась возможность обменяться несколькими словами с одним из послов. Аспасия узнала, что Лиутпранд был болен.

— Теперь уже не так тяжело, — добавил посол, увидев выражение ее лица, — но он не может вставать с постели.

Она хотела продолжать расспросы, но ее собеседника окликнули, и разговор прервался.

Конечно, она увидела бы его при отплытии. Это совсем скоро: завтра пир, церемония прощания, а на следующее утро, если будет на то воля небес, они уже будут на борту корабля. Стоило ли разыскивать его сейчас, когда на ней висело столько забот и хлопот.

Но как это не было похоже на Лиутпранда: оставаться в постели, когда была возможность так много сделать, увидеть и со столькими поссориться. Послать было некого, и она отправилась к нему сама, оставив дворец и все его хлопоты. Были кое-какие неотложные дела, но она поручила их самой рассудительной из горничных Феофано и на время выбросила все из головы. В простом темном плаще и вдовьем покрывале она была похожа на служанку. Она вышла из дворца так просто, как будто стала невидимкой.

За большими бронзовыми воротами она остановилась. Ярко светило солнце, дул резкий ветер, выбивая слезы из глаз. Город шумел и наступал на нее. По дороге шли люди, вьючные животные тащили повозки и фургоны, на носилках несли важных господ. Она видела, слышала и чувствовала так много сразу, что ослабела. Она не выходила за эти ворота с тех пор, как был убит Деметрий, и, как все обитатели дворца, видела Город только с высоты стен и башен. Она успела забыть, как он прочен и реален.

Она удерживала покрывало, которое хотел сорвать и унести ветер. Она не могла заставить себя стронуться с места. Ей казалось, Город сейчас проглотит ее. Надо вернуться, найти кого-нибудь и послать с письмом. Но она собрала все свое мужество, перевела дыхание и пошла. До дома, где остановились западные послы, было недалеко. Вниз по Срединной дороге, через Форум Константина, по узкой извилистой улочке с цистерной в конце, а за цистерной — дом, похожий на все большие дома в этом городе: гладкие стены без окон, железные ворота. С улицы он имел неприветливый, замкнутый вид, зато внутри был роскошен. Это было совсем не похоже на тот скверный сарай, в который Никифор запихнул предыдущее посольство и который так поносил Лиутпранд. Это был дворец, дом для почетных гостей, говоривший о благоволении императора.