Греческий огонь

— Вы защищаете своего врага?

— Этериарх — человек малосимпатичный, неприветливый и нелюбезный, настоящий солдафон, что правда, то правда. Да вы и сами знаете его не хуже, чем я, по тем временам, когда он воевал вместе с вами в Киликии и против сарацин, но должен признаться, что с тех пор, как он принял командование дворцовой гвардией, он не совершил ни одного подозрительного поступка, по крайней мере, насколько мне известно.

— А можем ли мы сомневаться в верности Леонтия Мануила, мир праху его?

— В данном несчастном случае Леонтий Мануил — жертва.

— Одно не исключает другого: прежде чем стать жертвой, он сам мог быть преступником.

— Это очень мудрая мысль, брат император, но Леонтий Мануил, к сожалению, мертв и уже ничего не сможет нам рассказать.

— Случалось, что мертвецы рассказывали больше, чем живые.

— У Леонтия Мануила перерезано горло.

— Я говорил иносказательно.

— Я тоже, брат император. Реальность и риторика иногда совпадают.

— К сожалению, убийство Леонтия Мануила и кража пергамента не риторические фигуры, а реальные факты, и такие серьезные, что ставят под угрозу безопасность империи. Если формула греческого огня попадет в руки наших противников, это будет катастрофа, последствия которой даже трудно себе вообразить.

Никифор Фока закрыл глаза, чуть ли не с сожалением вспоминая форсированные марши в крутых и каменистых горах Армении, дикие ураганные ветры Киликии, засуху в сирийской пустыне, бессонные ночи в удушливых долинах Евфрата и прочие тяготы своей прежней солдатской жизни. Теперь он восседал на троне великой империи, но был узником двора и придворных интриг, объектом ненависти и предательства, которые скрывались за приветливыми улыбками придворных и их льстивыми речами. Он уже привык к притворству и даже сам научился притворяться и расточать фальшивые улыбки, но теперь его тонкий слух улавливал во всех комнатах и коридорах Дворца осторожные шаги подкрадывающейся измены. Он не решался делиться своими опасениями с молодой женой, тем более что у него и не было такой возможности: ему просто негде было с ней откровенничать — не в пышном же Тронном Зале или в Зале для церемоний, где он проводил большую часть дня. Даже самый бедный крестьянин после тяжелого трудового дня может поговорить с женой в супружеской постели, но императору это было недоступно, так как после эпитимьи, наложенной на него патриархом Полиевктом в качестве условия сохранения их брака, Феофано больше никогда не выражала желания принимать его в своей постели. Так он дошел до того, что стал спать на ослиной шкуре, брошенной на пол, в углу их супружеской спальни, Феофано же блаженствовала одна на огромном ложе под балдахином. Чем быть императором и жить в таких условиях, лучше было бы уйти в монастырь и сделаться простым монахом: тогда он, по крайней мере, спас бы свою бессмертную душу, о которой заботился больше, чем о теле. Теперь это загадочное преступление и кража пергамента самым неожиданным образом подтверждали наличие заговора, обнаружившего себя, может быть, в самый трудный период для империи и лично для императора, угрожая не только мнимому спокойствию внутри страны, но и ее внешней безопасности, за которую Никифор считал себя ответственным в первую очередь. Император открыл глаза, решив поделиться своей тревогой с братом.

— Наши враги, — сказал Никифор, — пошли бы на все, чтобы завладеть формулой греческого огня: они отдали бы земли, богатства, золото и серебро, они готовы претерпеть любые страдания, любые муки, молиться день и ночь, унижаться, льстить, совершать преступления и беззакония, только бы узнать нашу военную тайну. Довольно долго нам удавалось заставлять не верить, будто огонь, который не гаснет при соприкосновении с водой, можно добыть только с помощью особой молитвы, обращенной к Богу, с помощью Святого Духа. Теперь наши враги больше этому не верят, и им удалось подкупить кого-то в Большом Дворце, кого-то из придворных, которого мы, быть может, встретим, выйдя из этой комнаты, в коридорах Дафни, кого-то, кто будет нам улыбаться, отвешивать поклоны, а сам тем временем прятать в каком-нибудь потайном местечке пергамент, чтобы переправить его нашим противникам. Только бы секретная формула еще не успела уйти из Дворца.

Лев Фока показал брату Никифору подготовленный им приказ, в соответствии с которым ни один человек не мог выйти из Большого Дворца, не получив на то разрешения, подписанного самим куропалатом. Император молча взял со стола перо и, обмакнув его в красные императорские чернила, подписал пергамент, утвердив тем самым новый порядок. Отныне этот пергамент будет выставлен в Зале Новостей, как и все прочие приказы, исходящие от императора.

— Приказ нужный и своевременный, — сказал Никифор, поставив свою подпись, — но тот, кому удалось с помощью обмана или насилия украсть пергамент из оружейной мастерской, конечно, знает закон, по которому всякий, кто видел секретную формулу греческого огня, приговаривается к смертной казни. Поэтому он должен был заранее позаботиться о том, чтобы спрятать в надежное место документ, обладание которым грозит ему верной смертью.

— Упомянутый вами закон известен каждому, а потому изменнику будет нелегко найти сообщников, готовых рисковать жизнью. И мне кажется невероятным предположение, что человек, завладевший таким ценным документом, доверил бы его кому-то за стенами Дворца, кто сможет вести переговоры о его продаже с нашими противниками. Поэтому я бы исключил предположение, что пергамент был спущен со стены и передан в другие руки.

— И что же из этого следует?

— Думаю, что пергамент все еще находится во Дворце.

Какое-то мгновение Никифор смотрел вверх, словно просил помощи у Неба, а затем вновь перевел взгляд на куропалата.

— Тогда вы должны кого-то подозревать.

— К сожалению, пока никого.

— В таком случае, я, как император, приказываю вам, куропалат, искать подозреваемого. Это ваш долг. В подобных обстоятельствах вы просто обязаны иметь подозрения и доложить, о них вашему императору.

Лев был совершенно ошеломлен. Он взглянул на императора, который смиренно кутался в свой простой грубошерстный плащ, и ему показалось, что он никогда еще не видел его таким величественным и грозным. Куропалат молчал, как будто размышляя над ответом на вопрос брата, а на самом деле, чтобы собраться с мыслями, как и подобает опытному и осторожному царедворцу.

Лев Фока знал, что его назначение на должность куропалата выводило из себя этериарха Нимия Никета. Куропалат среди прочих привилегий пользовался правом быть доверенным лицом и наперсником императора, оказывать ему ценные услуги, получая взамен выгодные должности и назначения для своих друзей и родственников. То, что в свое время он воевал вместе с Никифором в Киликии и устраивал его триумф после взятия Антиохии, казалось Нимию Никету достаточным основанием для получения значительной военной должности при дворе, но именно он, Лев, перебежал ему дорогу, лишив последних честолюбивых надежд, а Иоанн Цимисхий перехватил у него должность стратига восточной фемы. Уже давно в глазах Нимия Никета читалось недовольство, притуплявшееся повседневными заботами, но опасное, как всякая скрытая угроза, а может быть, и способное толкнуть его на отчаянный шаг. Само существование этериарха было поводом для постоянного беспокойства, Лев Фока не мог не видеть в нем соперника, не чувствовать исходящую от него угрозу. Помнил Лев и его полный ненависти взгляд, когда молодой Цимисхий получил вторую по значению воинскую должность в империи. Тщетно просил Никет, уже ставший к этому времени этериархом, назначить его стратигом и отправить сражаться со скифами, которые своими внезапными кровавыми набегами и грабежами представляли постоянную угрозу для пограничных районов по течению Дуная. Для него, жаловался он Льву, как будто не осталось никаких военных кампаний, не осталось воинской славы. Его военные таланты попусту растрачивались по Дворце на всякие второстепенные задания или на парадные выходы во главе дворцовой гвардии во время официальных церемоний. А кроме того, не обладая светскими манерами, он держался в стороне от других высших сановников империи и под любым предлогом старался избежать участия в торжествах, пиршествах и приемах, на которых только и можно добиться успеха при дворе. Лев боялся его и потому поспешил посеять в душе Никифора первое подозрение. Но он понимал, что время для окончательной расправы с ним еще не пришло.