Прощай, Рим!

Он прошел в комнату. Перед ним стояла девушка, как две капли воды похожая на Джулию. Такая же юная, такая же красивая. Только у этой волосы чуть посветлее. И взгляд не такой мягкий и ласковый.

— Вы Дуэлия? — спросил он, хотя с первой минуты понял, что это именно она.

— Си.

Хозяйка на миг задержалась перед зеркалом, проворно — раз, раз — скинула с ног и задвинула под кровать шлепанцы. Влезла в туфли. При этом она не умолкала ни на секунду. Петр, конечно, ни слова не разобрал. Он подошел к ней и протянул листок с запиской Джулии.

— Если вы Дуэлия, вот вам письмо.

Дуэлия пробежала глазами записку и шмыгнула за занавеску — в другую половину. Но и оттуда доносился ее звонкий голосок. Усмехнулся Петр, дескать, как из пулемета строчит, и оглядел комнату. Вдоль стен — кровати, обе они застланы одинаковыми одеялами и одинаковыми же кружевными покрывалами. Дуэлия между тем собрала на стол и вынесла бутылку вина и стакан.

— Прего!

Петр показал, что стаканов не хватает, еще, мол, нужен один. Девушка сначала вроде отнекивалась, потом засмеялась, принесла второй стакан. Петр налил вина себе и сей, поднял стакан, чокнулся.

— Вива Джулия и Дуэлия!

— Эввива Пьетро!

Выпили. Это было душистое, молодое, слегка вяжущее рот красное вино. Дуэлия видела, что гость по-итальянски понимает с трудом, но это нисколько не умерило ее словоохотливости. Когда съели по кусочку сыру, она достала из комода альбом с фотографиями и положила на стол. Вот они сняты вместе с сестрой. Младшей, Джулии, годик, а ей самой — два. Забавные, будто куколки… Потом она показала на мужчину, лет тридцати — тридцати пяти. Он был в солдатской форме. По скорбному тону девушки Петр понял, что их отец погиб на войне.

Девушка ткнула пальцем в грудь и сокрушенно охнула:

— Абиссиния… Бах!

— Значит, отец ваш убит на войне в Абиссинии?

— Си, си, его убил Муссолини…

— А матушка… Как же это будет по-ихнему? Ма-ма?

— Мамма? Мамма… — Дуэлия склонилась щекой на ладонь, повздыхала и закрыла глаза, опять же сердито сказав что-то в адрес Муссолини.

«Сколько семей обездолил этот Муссолини, сколько детей сиротами сделал… Фашизм… Война…» Вдруг он почувствовал, как стеснилось сердце и от внезапно нахлынувшей тоски потемнело в глазах. Ему почудилось, что это не Дуэлия стоит перед ним, а рыжая, голубоглазая Вика. Захотелось встать, выйти на простор и двинуться — через горы, леса, реки и моря — на восток, вернуться к любимой. Прижать ее к груди, приголубить.

Постучали в дверь. Он вздрогнул. Дуэлия схватила его за руку, быстренько втолкнула в другую комнэду и бросилась к дверям:

— Кто там?

— Альфредо Грасси.

— Синьор Грасси? — Дуэлия отперла дверь.

— Чао, Дуэлия! — Грасси прошел к столу, сел и с жадностью глотнул вина из стакана Дуэлии. — У-ух!..

Набегался, похоже, устал, и все же Петру никогда еще не случалось видеть его таким довольным и оживленным.

— Ну как, разыскал кого-нибудь? — спросил Петр нетерпеливо.

— Капо Пополо вернулся. Оказывается, он потерял нас… вас. Вернее, про налеты-то он слышал, конечно… Но разузнать, где скрывается отряд, не смог.

— Ну, а что делается на свете? Как идут дела на фронте у нас? В Советском Союзе?

— Капо Пополо разговаривал с Лонго. Несмотря на страшные репрессии гитлеровцев и чернорубашечников из «республики Сало», партизанское движение в Северной Италии усиливается изо дня в день. Хоть и потихоньку, но и у нас, в Лацио, возникают, говорит, небольшие отряды. Особенно всколыхнуло итальянцев известие о ваших успешных диверсиях. А в горах, в Басса Сабине… Впрочем, ты все равно не знаешь тех мест. — Грасси снова хлопнул Петра по колену. — Извини, ты же про дела на Восточном фронте спрашивал. Красная Армия дошла до Киева.

— До Киева? — Петр налил полные стаканы. — Давай за наш древний и прекрасный Киев!

Дуэлия принесла на стол еще немного сыру, вяленого винограда и апельсинов. Увидев, как по щекам Петра покатились слезы, она примолкла и, погрустнев, вопросительно посмотрела на Альфредо.

— Грацие, грацие, кампанелла, — сказал тот и, потрепав ее по хрупкому плечику, что-то шепнул. Затем снова заговорил по-русски: — Я уж тебе говорил, что вечером поеду в Рим. Кстати, надо попытаться выяснить, все ли в порядке у Орландо. Чего-то он там лишнего застрял. А ты возвращайся.

— Значит, насчет жратвы и ботинок ничего не вышло пока? — спросил Петр. Неохота было самому начинать разговор об этом, совестно как-то, но деваться некуда, пришлось.

— Капо Пополо обещал раздобыть кое-что из одежды и обувь покрепче. А продовольствием партизан будет снабжать помещик Фонци. Завтра вечером к вам из усадьбы придет Марио…

— А-а, Лупо! — засмеялся Петр, вспомнив курчавого большеглазого цыганенка, который приходил к ним вместе с Джулией и Москателли. — Извините, синьор Грасси, а как бы нам устроиться со стиркой? Скоро праздник. Двадцать шестая годовщина Октябрьской революции. Мыла бы раздобыть…

Грасси повернулся к Дуэлии, которая до сих пор стояла, нахмурив брови, и напряженно вслушивалась, пытаясь разобрать, о чем у них речь. Она весело закивала: «Си, си» — быстро-быстро заговорила. Голос ее и в самом деле звенел, как бубенчик на шее прыткого, неугомонного жеребенка.

— Дуэлия говорит, что, если позволят, они сами выстирают белье партизанам. Им доставит большую радость возможность оказать услугу русским. А чтоб помыться, мы вам немножко мыла в аптеке найдем.

Петр встал и поклонился девушке:

— Спасибо, Дуэлия.

Русское слово ей очень понравилось — она звонке на всю комнату засмеялась и повторила:

— Спа-си-бо!..

За разговором не заметили, что на улице зарядил дождь. Грасси наконец глянул в окно и сказал:

— О, мне пора!

Поднялся и Петр. Дуэлия засуетилась, повернула его лицом к стене, где висели часы:

— Джулия! Джулия!

И вправду, до закрытия аптеки оставалось совсем недолго.

А дождь набирал силу. К тому времени, когда Джулия пришла, хлестало как из ведра. Как будет он добираться? Дороги часа на два с лишком. По тропкам в ущелье, наверно, ручьи бегут и воды по колено…

Джулия переоделась в сухое, затопила плиту. Весело потрескивает хворост в печи, в крови играет молодое вино, Джулия не сводит с него влюбленных глаз, а на улице — ненастье, мокрядь…

Занятно, однако. Дети одного отца и одной матери, но характерами совсем разные. Одна вечно в движении, все тараторит, смеется, шустрая, как мальчишка. Другая — мечтательница, глаза у нее с туманной поволокой, будто она припоминает что-то давнее, далекое. Смеется Джулия очень редко, а когда улыбнется, вся вдруг светлеет, и так хорошо и покойно становится всем, кто смотрит на нее. Вот и сейчас Джулия села за стол, облокотилась, сложила ладошки и уперла в них подбородок. О чем-то задумалась. А Дуэлии все не сидится, то скатерку поправит, то подойдет к цветам на окне, пощупает, не пересохла ли земля, а если уже никакого дела не найдет, примется навивать на пальчик пушистый локон. Только вот лицом очень друг на друга похожи, не то никому бы в голову не пришло, что это сестры.

Петр поднялся. Рая, конечно, не надо, когда сидишь в тепле, перед ярко разгоревшейся печкой, когда на тебя смотрит с ласковой улыбкой такая красотка, но как ни хорошо в гостях, а пора уходить. Командир говорил, постарайся, мол, сегодня же вернуться.

— Сиди, сиди, — замахала на него Дуэлия. — Сейчас спагетти сварятся.

— Спасибо. Мне надо домой, в грот.

— Доматтина… Завтра утром. — Она показала на себя, на сестренку, дав понять, что завтра утром они пойдут туда вместе, втроем. Потом изобразила, как стирают белье.

Комкая в руках кепку, Петя подошел к окну. «Не худо бы оно переждать, пока ручьи схлынут и чуть тропки обветрятся. Ну, с какой скоростью я смогу сейчас идти? Да и недолго ногу сломать или лекарства загубить. Все равно так на так выйдет…»

Увидев, что Петя снова положил кепку, Джулия только и смогла, что прошептать: «Пьетро!..»