Страница 41 из 86
— Следовательно… — невнятно, словно рот его набит кашей, бормочет дуче.
— Следовательно, я советую вам подать в отставку.
— В отставку?! — Пауза. Слышно лишь, как жужжит вентилятор. — А кто займет мое место?
— Во главе правительства станет маршал Бадольо.
— Этот провонявший нафталином старец?..
— Народ доверяет маршалу, — отрезал король.
Услышав приближающиеся шаги, Пунтони метнулся к столику с газетами. Дверь отворилась.
— Надеюсь, что вы не отдадите приказа о моем аресте? — сказал Муссолини, нарочно изо всех сил сжав вялую ладонь короля.
— Нет. Напротив, я позабочусь о вашей личной безопасности.
— Спасибо. Прощайте.
— Прощайте.
Не верится ему, что этот коварный мышонок, этот уродливый щелчунчик сдержит свое слово. Не иначе как он замыслил какое-нибудь злодейство.
Вдруг ему на ум пришел Юлий Цезарь, его кумир, которому он пытался все эти годы подражать. Тот был бесстрашным и не имел склонности верить всяким предзнаменованиям, приметам. Даже когда ему передали письмо с предупреждением о готовящемся покушении, он только отмахнулся: убийце Цезаря все равно несдобровать!.. Продолжая сжимать в руке свиток, где речь шла о заговоре, Цезарь, однако, припомнил сон, снившийся ему перед пробуждением. Во сне он летал на облаке, и сам Юпитер пожал ему руку… А жене его Кальпурнии привиделся разрушенный фронтон, который был сооружен на их доме по постановлению сената — в знак почета… В тот же день убийцы нанесли ему двадцать три раны… Постой, постой, а что же ему, Бенито Муссолини, приснилось нынче?.. В голове по-прежнему была муть, сумбур, неразбериха…
Так и не успел дуче собраться с мыслями. Из-за стволов столетних платанов вышли два офицера и пригласили сесть в оказавшуюся тут же санитарную машину. Объявив ему об аресте, они попытались, однако, успокоить Муссолини, толкуя случившееся скорее как меру предосторожности, чтоб защитить его от ярости толпы. Однако прожженный политический авантюрист сразу сообразил, что к чему. Обмяк, печально покосился на свою машину и, надвинув шляпу на лоб, сел в санитарную. Дверца с треском захлопнулась. Дуче померещилось, что опустилась крышка его собственного гроба…
Вечером того же дня по радио были переданы два чрезвычайных сообщения. Диктор с эпическим спокойствием произнес слова сенсационной новости: «Короле Виктор Эммануил III сегодня в пять часов тридцать минут вечера принял отставку кавалера Бенито Муссолини. Председателем Совета Министров назначен маршал Бадольо…» Дальше тон диктора стал полон чувства и пафоса: «В торжественный час, когда решается судьба родины, каждый должен занять свой пост, как это ему повелевает долг, вера и воинская дисциплина. Не должно быть терпимо никакое отклонение, не следует разрешать никаких взаимных обвинений…»
Потом последовало обращение маршала Бадольо, в котором было строгое предупреждение об ответственности лиц, пытающихся нарушить общественное спокойствие, и подтверждалось, что война продолжается: Италия остается верной данному слову, ревностно охраняя свои тысячелетние традиции.
С городских улиц как ветром сдуло всякую нечисть. Почуяв, что запахло жареным, будто клопы в темные щели, попрятались куда-то свирепого вида мушкетеры дуче, еще недавно — на пышных парадах — клявшиеся своему главарю в верности не на жизнь, а на смерть, исчезли отряды чернорубашечников, которые столько лет были самыми злобными сторожевыми псами режима. Вместо них древние площади Вечного города заполнили сотни тысяч простых людей.
Народный гнев напоминал могучую реку в пору вешнего половодья, когда она устремляется вперед, сокрушая плотины и дамбы на своем пути.
— Смерть Муссолини!
— Долой войну!
— Да здразствует свободная Италия!
Пошли в ход лестницы, молотки, топоры, со стен срывали фашистские знамена, эмблемы, складывали всю эту рухлядь в кучу на площадях и — поджигали. Обгорелыми мотыльками с гигантских костров взлетали клочки тряпок и портретов дуче. Возникали там и тут стихийные митинги, развязались языки после вынужденного двадцатилетнего молчания, сыпались проклятия в адрес Муссолини и его партии. Ораторы выступали с требованием немедленного выхода из войны, роспуска фашистских организаций, освобождения политических заключенных. Народ торжествовал. Тысячи лет насчитывает история Италии, но эти часы никогда не забудутся.
Перетрусившие фашистские «иерархи» готовились бежать в Северную Италию, а то и дальше — в Германию. Никто из них не осмелился, засучив рукава, броситься в бой за Муссолини, ни один не вышел на площадь и не сказал о нем доброго слова. Засучивать рукава эти палачи умели лишь тогда, когда им была дана власть расправляться с беззащитными жертвами. Деспотический режим рухнул и рассыпался в прах, как прогнившее на корню дерево. А народ пел «Бандьера Росса», «Кузнечика», пел «Интернационал». В пылу радости он забыл о немцах, не обратил внимания на заявление маршала Бадольо о том, что война продолжается.
…Муссолини, запертому в одной из казарм на окраине Рима, уже далеко за полночь вручают зеленый пакет от маршала Бадольо. Не очухавшись от сна, он стискивает ладонями виски и словно бы воочию видит, как на Венецианской площади старая женщина, потерявшая из-за него четверых сыновей, вдребезги разбивает о каменный парапет гипсовый бюст «великого наследника Юлия Цезаря». Поминутно вздрагивая, тиран пишет ответ на письмо Бадольо: «Вы спрашиваете меня, куда бы я хотел уехать. Я бы хотел вернуться домой, в Рокка деле Каминате…»
…Многолетняя любовница его Кларетта Петаччи с лихорадочной поспешностью складывает в чемоданы дорогостоящие подарки своего обанкротившегося покровителя. А «до конца преданный» Фариначчи, заламывал в истерике руки, умоляет немецкого посла Макензена дать ему место в первом же отлетающем в Германию самолете.
…Король с балкона своего дворца взирает на то, что делается на улицах. Маршал Бадольо трясущимися от дряхлости руками пишет декрет об установлении в стране военной диктатуры.
4
Колесников и его товарищи узнали о падении фашистского режима на следующее утро. Радость была несказанная. Однако выступление маршала Бадольо (новость эту принес в цех все тот же «Синий берет») отрезвило их. Стало быть, престарелый «солдат с железной рукой», глава военного правительства, получившего всю полноту власти в стране, прямо говорит, что война продолжается, что Италия остается союзницей Германии.
Значит, и падение Муссолини не принесет им свободы. Значит, самим надо действовать…
К концу недели основные цехи завода были демонтированы, станки погружены на платформы. Пленный снова загнали в телячьи вагоны и повезли на северо-восток. Через час состав остановился, двери растворились, и им было приказано вылезать.
Они попали в Монтеротондо. Городок находился километрах в двадцати пяти от Рима и был разбросан на каменистых холмах, где беспорядочно лепились приземистые лачужки и возвышались импозантные здания в пять-шесть этажей.
Не успели вылезти из вагонов и закурить, как приказали строиться. Солнце уже скрывалось за холмами, по было жарко. Ни ветерка. Пока выравнивали ряды, пока провели поверку, прошло порядком времени. Стемнело.
— Куда-то поведут нас?
— Теперь дела у них неважнецкие, Они и своих союзников, итальянцев, побаиваются.
— А что с Муссолини сделают?
— Нашел о чем беспокоиться! Ты лучше помозгуй, как бы нам выкрутиться.
— Союзники-то застряли в Сицилии. Никак не соберутся перепрыгнуть на континент.
— Союзнички наши народ осторожный, не любят рисковать.
— А может, не осторожничают, а нарочно, с умыслом тянут…
Опять раздалась команда, и длинная, в полтысячи человек колонна двинулась в путь. Из-под ног подымается белая, как мука, пыль, набивается в нос, в глаза. Изнуренные жарой овчарки еле плетутся на поводках, вывалив набок красные мокрые языки, и все же не забывают злобно порычать, если заметят в колонне какое-нибудь подозрительное движение. А далеко в темном-небе горят те же созвездия, что и в родной России. Их ясный блеск вселяет бодрость в сердце, будто говорят: они: не сдавайся, Леонид, не сдавайтесь, друзья… В книгах пишут, что на некоторых планетах, кружащихся вокруг далеких звезд, тоже есть живые существа. Неужели и там придумали эту кровавую игру, называемую у людей — война? Горькая пыль лезет в глотку. Немец орет: «Подтянуться!» Рычат овчарки.