Страница 40 из 45
Шестнадцать таких Куркинско-Машкинских колец, тридцать два бешеных спуска и вставших на дыбы подъемов составляют в сумме одну из самых длинных однодневных гонок: она равна 192 километрам.
Долгое время все шло спокойно. Пестрая лавина гонщиков катила круг за кругом. Порою намечались какие-то рывки. Но никто из фаворитов на них не реагировал. И остальными велосипедистами эти рывки воспринимались как несерьезные.
Примерно к третьему кругу кое-кто уже отстал от группы: лопнула однотрубка, что-то стряслось с переключателем скоростей или вообще с велосипедом, отставший попросту не смог идти наравне с сильнейшими — обычные издержки гонок.
Сплошь и рядом ходом многих соревнований руководил Гайнан Сайдхужин. Я не видела гонщика непоседливее, чем он. Гайнан всегда рвался вперед. Недаром на одной из последних гонок Мира он был признан самым активным. А позже в Париже получил приз как самый «веселый» гонщик. Награжден он был, конечно, не за то, что любит хохотать, а потому, что с ним в гонке не заскучаешь.
А вот тогда на Куркинско-Машкинском кольце Гайнан держался где-нибудь в середине, он как бы предложил: «Ну, кто возьмет на себя мои полномочия?» Но никто не хотел их брать. И гонка была скучной.
Так почти без борьбы велосипедисты прокатили чуть не половину дистанции. Вдруг два гонщика в бледно-зеленых рубашках, два эстонца, рванули и ушли вперед. Гайнан привстал с седла и глянул им вслед: это хорошо, что рванули, это может ослабить внимание к нему. Но… Никто на рывок бледно-зеленых не обратил внимания. Вся группа, как загипнотизированная, продолжала сторожить колесо многократного чемпиона.
Думается, дорого стоила Гайнану его тогдашняя выдержка! Шло время. Шла гонка. Эстонцы уходили все дальше. Осталось шесть кругов. Пять. Гайнан ждал. Все надеялся, что соседи не вытерпят, кинутся за беглецами, оставят его в покое. И тогда он возглавит свою команду в ярко-зеленых с белыми полосками рубашках, команду «Трудовых резервов», и просквозит с нею мимо соперников, утомленных погоней за эстонцами. Не тут-то было!
Его по-прежнему бдительно сторожили.
А гонка все шла на убыль. Осталось всего четыре круга. Хорошо помню, как Гайнан метнул назад острый взгляд, облизнул губы. В группе началось взволнованное движение. Все всё поняли. Каждый старался пристроиться поближе к чемпионскому колесу.
Не следовало оборачиваться? Возможно! А что Гайнану оставалось делать? Ему необходимо было увидеть, где ближайший «ярко-зеленый» с белыми полосами поперек. Необходимо было понять, кто из ближайших надежный и достойный помощник, кто в трудную минуту поддержит, сменит, даст отдохнуть. Надо было знак ему подать.
Самым близким и, пожалуй, самым надежным был ленинградец Александр Кулибин. К тому же за ним не следили. И когда Александр приметил, что Гайнан занял позицию, из которой легко уйти вперед, он набрал скорость, на ходу подхватил Гайнана и… Во всяком случае, им удалось увезти на своем колесе не так уж много преследователей, среди которых, однако, были многоопытные Михаил Курбатов и Борис Бебенин.
Гайнан и Александр честно поработали, прокладывая путь. Сопровождающие иногда давали им передохнуть. Но тогда скорость заметно падала. И «ярко-зеленые» торопились их сменить. Эстонцев догнали круга за два до финиша.
Попеременно лидируя, ведущая четверка приближалась к финишу. Пожалуй, все были уверены, что победит либо Гайнан, либо Александр. После рывка, отдохнув немного на чужих «колесах», оба снова ринулись вперед. И тут произошло непредвиденное… На последних метрах Бебенин закрыл Сайдхужину путь, задним колесом оттеснил его к обочине шоссе. Гайнану пришлось затормозить, чтобы не вылететь в песок. А. Кулибин, увидя все это, растерялся, заметался, запутался.
Если бы к тем многим километрам, которые прошли гонщики, прибавили ну еще хотя бы метр, Гайнан Сайдхужин и тогда стал бы чемпионом. Он снова набрал скорость, обошел-таки Бебенина, поравнялся с Курбатовым — и все это на последних метрах. Но все же каких-то пяти-шести сантиметров ему не хватило. Он пришел вторым, Александр Кулибин финишировал тут же следом за ним.
Да, болельщики — народ удивительно необъективный! Удивительно! У Михаила Курбатова, коренастого, усталого, на этот раз болельщиков не оказалось. Он стоял на пьедестале почета, который в обязательном порядке привозят на шоссе, и его, чемпиона, приветствовали жиденькие аплодисменты.
…А может быть, наоборот: болельщики — народ удивительно объективный? Ведь бывают же победы, за которые не хочется дарить цветы. Бывают! Честное слово!
Михаил Львов
ДВЕСТИ СТРОК
Редактора Василия Алексеевича мы называли одержимым. Вечно его обуревали вихри идей. Корреспондентам не давал засиживаться дома. И гонял нас повсюду нещадно: из полета на реактивном бомбардировщике — в поход на подводной лодке, из штормовой атаки на торпедных катерах — на стрельбище. Всего чаще задания получали мы ночью. Поднимет, как по тревоге:
— Через час будь на аэродроме, там у дежурного задание. Сто строк в номер.
Легко сказать — через час на аэродроме! Одеваешься по тревоге, бежишь три километра. Китель не застегиваешь. Кросс — только засекай время! Сердце готово выскочить. На командном пункте аэродрома выясняется, что забронировано место в реактивном торпедоносце. Полет на полный радиус действия.
И так бежала, бурлила тяжелая, напряженная, но любимая корреспондентская жизнь — с полетами, походами на подводных лодках, снайперскими стрельбами. И всегда — в номер. Берешь в руки свежую, пахнущую типографской краской газету, и сам запах тебе приятен, если видишь в ней сто, двести или триста строк — ровно столько, сколько заказывал редактор. Ибо он никогда не позволял выйти за рамки размера, названного при получении задания.
…Однажды летней ночью 1954 года у меня в комнате раздался продолжительный звонок.
— Спишь? — спросил редактор.
Я взглянул на часы. Было четверть четвертого. В такое время положено спать, и я, прикрывая ладонью трубку, ответил:
— Сплю.
— Ну извини и слушай внимательно. В Каменном Доле произошло какое-то событие. Вылетишь в пять утра. Двести строк в номер…
…Маленький «ЯК-12» взмыл над нашим аэродромом, развернулся перед сопками и взял курс на Каменный Дол. Вековые кедры проплывали внизу. Огненный диск солнца вставал из океана, окрашивая в золотые цвета лес могучих стволов. А вот и стадион, где через несколько дней должна начаться спартакиада. Но что это? В кабину самолета все сильнее проникал запах гари. Стало ясно: там, в Каменном Доле, пожар — страшное бедствие тайги.
Через двадцать минут я знал все.
…Находясь в укрытии на вахте у дальномера, старший матрос-зенитчик, чемпион гарнизона по бегу Диодор Синцов вдруг почувствовал запах гари.
Синцов выбрался на поверхность. Шквальным ветром с головы снесло пилотку. И со скоростью урагана огонь охватил стоящий неподалеку жилой дом. Это был настоящий огненный смерч, но Диодор не испугался. Не раздумывая об опасности, в одном ряду со своими товарищами комсомолец Синцов ринулся на борьбу с огнем. У Диодора сразу обгорело лицо. Он почувствовал нестерпимую боль. Но сильнее этой боли отозвался в его сердце крик ребенка. Кажется, у Диодора, который сам был похож на факел, уже не было сил, чтобы бежать, вытаскивать вещи и вновь возвращаться в пламя, но этот крик придал ему новую энергию. Металл плавился, не выдерживая огня. Кедры падали, спаленные дикой стихией пожара, а спортсмен снова поднялся и побежал на детский крик. Спотыкаясь, весь в пламени, Диодор подхватил девочку на руки и, оберегая от языков огня, вынес ее в безопасное место и передал матери. А потом он вновь ринулся туда, где сражались с таежным пожаром его товарищи. И упал. Сердце Диодора, словно простреленное, перестало биться…
В библиотечном формуляре я прочитал названия книг, которые, видимо, особенно любил Диодор. Больше всего его привлекали рассказы о героях Великой Отечественной войны. Александр Матросов, Николай Гастелло вызывали восхищение Синцова, и старший матрос увлеченно рассказывал о них молодым зенитчикам. Он мечтал быть таким же смелым, как они, и оказался достойным их. Александр Матросов, закрыв своим комсомольским сердцем амбразуру врага, обеспечил победу подразделения. Воинский подвиг совершил и Диодор Синцов.