«1212» передает

Шонесси много пил и курсировал между улицей Брассер и штабом, расположенным в центре. Ежедневно я представлял ему комментарии вермахта, которые собирали два наших парня, подслушивая телефонные разговоры. Майор утверждал, что эти комментарии он изучает лично, чтобы познакомиться с их стилем. Было неясно, как это ему удавалось, так как по-немецки Шонесси не понимал ни слова.

Однажды Сильвио и я сидели в скромном ресторанчике, хозяин которого за сигареты и зубную пасту время от времени угощал нас в дальней комнате неофициальными обедами. Обед на этот раз затянулся. Приближалось время передачи комментария генерала Дитмара. Я нервничал, а Сильвио смеялся надо мной:

— Ты действительно до противного образцовый ученик! Что случится, если ты не послушаешь старого Дитмарa? Думаешь, наш майор заметит это? Напиши сам, что тебе вздумается! Никакая сволочь не сможет этого проверить…

В этот момент нам подали душистый, аппетитный ромштекс. Золотисто-коричневые ломтики американского шпика обрамляли кусок мяса. Все это творение венчало масло с петрушкой. Я остался.

Между десятью и одиннадцатью часами мне пришлось наобум выдумывать выступление генерала Дитмара. Не вставая из-за письменного стола, я сочинил две цитаты якобы из Мольтке и одну из Шлиффена. Источников, конечно, у меня не было.

В половине двенадцатого появился Шонесси в сопровождении какого-то седоволосого майора, который бегло говорил по-немецки и, как поспешил нам сообщить Шонесси, был инструктором в военной академии в Форт-Ливенворте, в штате Канзас.

Отступать было слишком поздно — только что состряпанный мною комментарий генерала Дитмара лежал уже на столе майора. Шонесси, как всегда, бегло «проштудировал» немецкий текст, сказал свое обычное «о'кей» и передал комментарий седоволосому коллеге. Тот прочитал, несколько раз кивнув головой:

— Надо полагать, что вы, Шонесси, заставляете своих ребят внимательно читать Мольтке и Шлиффена! Вы видите, Дитмар все время цитирует их…

Я не раз думал о том, что хваленая прусская военная наука — не что иное, как искусственно раздутая, приукрашенная высокопарными фразами демагогия, придуманная и тщательно оберегаемая высшей военной кастой, которая на протяжении многих поколений извлекала из нее немалые выгоды для себя. Седоволосый майор лишь подтвердил мои подозрения.

С этого вечера в нашей рабочей комнате властвовали не только Шлиффен и Мольтке, но также Клаузевиц и Бисмарк, Великий курфюрст и Карл XII. Кроме Клаузевица, правда, в нашем распоряжении не было ни одного источника. «Анни» деморализовала меня…

Странное предчувствие

Самым насущным стал вопрос о состоянии дел внутри Германии, за линией фронта. Ежедневно мы допрашивали десятки военнопленных. Больше всего нас интересовали сообщения отпускников.

— Обер-ефрейтор Биндинг, когда вы были в последний раз в отпуске?

Биндинг молчит. Это один из немногих, кто боится случайно выболтать военную тайну.

— Откуда вы родом?

— Из Буцбаха…

Видимо, этот вопрос показался пленному менее коварным.

— Из Буцбаха? Из Веттерау?

Глаза немца заблестели. Вероятно, он удивлен, откуда американец знает, где находятся Буцбах и Веттерау.

— Как там обстоят дела со снабжением?

— Ну, у нас, в Буцбахе, не особенно хорошо. А вот в Наугейме, там лучше…

— Потому что там размещены раненые?

— Разумеется. Я лично не могу жаловаться, моя жена работает в курортном управлении.

— Там иногда кое-что перепадает и вашей семье, а?

— Конечно. В Бад-Наугейме есть все… Особенно у офицеров…

— Штабс-фельдфебель Луке, вы из…?

— Из Гельнхаузена.

— Вы учитель?

— Старший преподаватель…

Пленный недоволен, что его назвали учителем.

— Ваша специальность?

— Немецкий язык, история, география.

— Щекотливые предметы, не правда ли?

— Почему?

— Ну, немецкий, например. Вы читали со своими учениками Лессинга?

— Конечно.

— «Натана Мудрого» тоже?

— Н… нет. Конечно, нет.

— А как с Гейне?

— Того да. Те его вещи, которые связаны с народным эпосом.

— Что, например?

— Народные песни. «Лорелей»…

— С комментариями автора?

— Нет, конечно.

— Конечно?

— Что вы хотите?… Я ведь всего-навсего простой школьный учитель…

— Обер-лейтенант Ваксмут, вы говорите, что в Крефельде у вас небольшое трикотажное предприятие. Как вы думаете, сколько еще будет продолжаться война?

— Думаю, это вопрос нескольких недель. К Рождеству все кончится.

— Почему вы так решили?

— У вас большое превосходство в технике!.. Тут не нужно никакого искусства. У нас и без того все трещит по швам. Большинство ждет только американцев.

— Почему?

— Иначе ведь мы не сможем снова стать на ноги.

— Вы думаете, американцы для того и воюют?

— По крайней мере, чтобы русские не проглотили нас. Это не в ваших интересах. Вы ведь после войны хотите делать гешефт. И мы будем вашими партнерами в Европе.

— Вы поэтому и воевали против русских?

— Нет. Это была большая глупость. Тут мы дали втянуть себя. Но теперь вы должны выручить нас. Это логично…

Так было изо дня в день. Время от времени к нам поступали горы меню и каталогов цен, отчеты ферейнов и спортивные известия. Из всего этого мы стремились воссоздать общую картину Третьего рейха глубокой осени 1944 года.

Сильвио был неутомим. С толстой сигарой в уголке рта он мог часами расспрашивать пленных о том, хорош ли яблочный сидр в этом году, насколько популярна актриса Ильза Вернер, как повлияло поражение под Сталинградом на жизнь в Германии. Его манера разговаривать внушала к нему доверие прежде всего потому, что его лицо никогда не выдавало его мыслей. Так, молодой, но уже облысевший адвокат из Мюнхена утверждал, что он ничего не слышал о концлагере в Дахау. Сильвио сделал вид, что пропустил это мимо ушей, хотя его родители погибли в Освенциме, след его сестры затерялся в Равенсбрюке, но ведь дело было не в том, чтобы уличить мюнхенца во лжи. Я завидовал целеустремленности Сильвио. У меня этого не получалось, особенно если кто-нибудь из пленных рассказывал о Праге. Я сразу же вспоминал Еву…

Допросы, однако, не оправдали наших надежд. Если верить пленным, то для полного крушения Третьего рейха не хватало только малюсенького толчка извне. В действительности же гитлеровцы что-то замышляли. Следуя девизу «Анни», нам нужно было во что бы то ни стало взять в наших передачах правильный тон. «Иметь бы шапку-невидимку», — часто думал я. И тут случай пришел мне на помощь.

Однажды я встретил капитана Фридмена, моего бывшего шефа. Он по-прежнему руководил отделом официальных передач для вермахта — главной военной программой люксембургского радио. С момента моего перехода к Шонесси (ущемленный в своем тщеславии капитан назвал это дезертирством) Фридмен резко охладел ко мне, хотя раньше мы были почти друзьями и часто разговаривали о Праге и Будапеште.

— Ну, как вам нравится игра в индейцев? — спросил он иронически.

Фридмен терпеть не мог Шонесси и при случае всегда насмехался над таинственным ореолом, который создал вокруг себя бывший чикагский агент по печати, надев мундир майора. А может быть, Фридмен завидовал ему, так как Шонесси имел свободный доступ в клуб высшего офицерства, где бригадные генералы называли его просто по имени.

Я не знал, насколько Фридмен посвящен в дела нашей операции. Конечно, он имел какое-то представление о том, с какой целью откомандировали одного из его сержантов.

— До сих пор весьма занятно, — ответил я неопределенно.

Но Фридмен не стал допытываться.

— Ради Бога, не рассказывайте мне ничего! Я не хочу быть соучастником авантюры вашего майора. Меня это нисколько не интересует. — Он насмешливо разглядывал мою персону. — Вы растолстели, разленились, и видно, что лишь когда-то были фронтовиком.

Его слова задели меня. Наверное, потому, что он был прав.