Базалетский бой

За этими приятными мыслями застал Александра порывисто вошедший Саакадзе. Орлиным взглядом оглядел он пышный шатер и нахмурился: что это – случайная стоянка полководца накануне битвы или палатка знатного купца, торгующего антиками? Бархат и сафьян, пропитанные ароматом тончайших благовоний, изделия из драгоценных металлов и камней, полные загадочного мерцания – и… роковой ливень, беснующийся за непроницаемыми голубыми стенами. Уж не издевается ли над мечущимся Моурави черная судьба?!

Отдавая почтительный и вместе с тем сдержанный поклон царевичу, Саакадзе мельком изучал его лицо: овальное, подобно четке, словно вылепленное из лепестков роз, в уголках чуть полных чувственных губ таится снисходительная усмешка; излучают прохладу высот серо-голубые глаза, а над ними изогнулись тонкие, будто нарисованные, брови. И как-то странно не вяжутся с мягкостью речи движения царевича – пылкие, порывистые, подобные буйному пробуждению весны.

«Какое влияние оказало на Западную Грузию турецкое владычество? – чуть не вслух вскрикнул Саакадзе. – Картли более устойчиво сопротивлялась блеску арабской мозаики и неистовству персидского меча!»

С чисто восточной учтивостью царевич выразил свою радость видеть Моурави среди войск, его боготворящих, в суровой обстановке, соответствующей его призванию.

Поблагодарив Александра за рыцарское приветствие и пожелав ему полюбить Картли не только в лучах восходящего солнца, но и в тенетах ниспадающих туманов, Моурави осведомился, почему сильная Имерети выставила такой незначительный отряд.

– Отряд, мой Моурави?

– Да, мой царевич. Ведь царь Георгий обещал трехтысячное войско, а ты изволил прибыть с…

– С моими телохранителями! Мой доблестный отец всегда держит данное им слово. И тебе, Моурави, ведомо, сколь радушно оказывала Имерети гостеприимство гонимым судьбой царям Восточной Грузии. Но когда один царь стремится сжать горло другому, невольно хватаешься за свой ворот. Как только Леван Мегрельский прослышал о моем выступлении в Картли, немедля стал придвигать своих разбойников к имеретинскому рубежу. Пришлось и моему отцу спешно передвинуть для заслона почти все войско, а часть расположить вокруг Кутаиси. Высокоцарственный отец хотел совсем отменить мое выступление, но я дал слово! И если бы приятный азнаур Дато не упросил меня поклясться на евангелии, я все равно пришел бы, пусть даже в сопровождении одного слуги! Человек, не сдержавший по собственной воле обещания, не достоин звания витязя. Прошу, Моурави, верить, я рвался сюда не только из-за моей прекрасной Нестан-Дареджан, но и из-за неповторимого Моурави. Я полон негодования на коршунов и шакалов. Кто не знает, чем обязан тебе шакал Зураб? Кто не знает, чем обязан тебе коршун Теймураз! Одного ты сделал полководцем и князем Арагвским, другого – царем двух царств! И вот объединились они и пытаются растерзать и заклевать тебя! О Моурави, как несправедлив бог, послав моей Нестан-Дареджан коршуна отца и шакала мужа! Но знай, мы через все горы шлем друг другу возвышенные письма! Мы поклялись ждать три года, и если судьба нам не поможет, то пусть не сетует: мы сами поможем судьбе!

– Мой неповторимый царевич, судьбе – я понимаю, но мне как мыслишь помочь, имея двести даже не дружинников, а телохранителей?

– Поединком! Я решил вызвать шакала под кличкой Зураб на поединок! Этот неотесанный дуб – шакал в обращении с витязями и плохо выдрессированный медведь в обществе благородных княгинь, он не достоин снисхождения! И если мне удастся пленить заносчивого арагвинца, оскорбившего вкус прекраснейших из царевен, и навсегда продеть через его отвратный нос железную цепь, я буду считать, что достойно помог Великому Моурави в трудных делах осени триста четырнадцатого года четырнадцатого круга хроникона.

Саакадзе невольно улыбнулся.

– Он не примет твой вызов. Конечно, не из-за недостатка храбрости, в этом шакалу нельзя отказать, но он сошлется на несвоевременность решать личный спор с помощью клинка и попросит отложить поединок до конца схватки.

– А если я назову его трусливым зайцем в шкуре шакала?!

– Не поможет. Кому, как не мне, знать его! Этот князь не подвергнет себя случайности, ибо цель его – уничтожить меня. Но запомни, мой царевич, какой бы ни был исход битвы на Базалетском озере, шакал погибнет раньше меня. В этом деле у тебя крепкий союзник – князь Шадиман Бараташвили, умнейший из князей. Он никогда не опозорит присвоенное ему прозвище «змеиного» князя: шакал будет смертельно ужален змеей. Так вот, о них все! – Саакадзе поднялся и почтительно, но твердо заключил: – Прошу тебя, царевич, без моего знака ничего не предпринимать.

– Как можешь, Моурави, сомневаться? – Упрямая складка Багратиони легла между бровями царевича. – Разве я не просил у тебя разрешения на поединок? Или мне не ведомо, что полководцу, будь я хоть царем всех царств, все равно обязан подчиниться?

– Тогда жди.

В знак согласия царевич по-восточному приложил руку ко лбу и сердцу и, любезно улыбаясь, привел подходящую цитату из источника арабской мудрости:

– «Людская злость страшнее звериной». Но тот, кто осчастливил царство своей мудростью, не устрашится развеять навеянное сатаной.

Помолчав, царевич счел нужным напомнить, что Грузинское царство не всегда было самым сильным, но тем не менее пережило могущественные Ниневию, Ассирию, Фригию и Бактрию. Так неужели не переживет сейчас шакалов и коршунов? Не оборачиваясь, царевич неожиданно ударил в ладоши и повелел начальнику прислужников, носившему за поясом чубук, подать черный турецкий кофе.

Саакадзе изумился не столько резким переходам Александра в беседе, сколько предусмотрительности имеретин: она казалась неправдоподобной. Из ящичка с перламутровой инкрустацией слугами были извлечены белые фарфоровые чашечки, какие-то сосуды, вазочки, серебряный кофейник, тускло отражавший серый цвет дня, на блестящем подносе выпорхнули из сундука стамбульские сладости (на золотых тарелочках), тягучие и рассыпчатые, а из бурдючков хлынуло терпкое имеретинское вино.

Царевич, не переставая любезно улыбаться, изящно держал в своей выхоленной руке дымящуюся белую чашечку, а Саакадзе, из учтивости отведав орех в меду, одновременно наблюдал за молодым Багратиони и что-то обдумывал.

Вошли Даутбек и Дато в боевых шлемах и кольчатых кольчугах, усеянных дождевыми каплями. Царевича так поразило сходство Даутбека с Моурави, что он даже привстал. Отдав дань первым приветствиям, Александр искусно стал выпытывать, где находится сейчас Нестан-Дареджан и нет ли возле нее двойника имеретинского царевича. Узнав, что нет, царевич обаятельно улыбнулся и в чарующих выражениях просил Даутбека и Дато попробовать горячий кофе, сваренный по его способу: на двойном огне – сначала сильном, потом слабом. Взглянув на белые чашечки так, как бык смотрит на красное полотнище, «барсы», сославшись на неотложное перемещение конных дружин, торопливо вышли из шатра.

«Хорошо, что с ними не было Димитрия, – подумал Саакадзе. – Сколько странных характеров в династии Багратиони! Но хоть крепок ли царевич Александр в делах царских?»

Моурави охарактеризовал действия царя Теймураза и князя Зураба Эристави как направленные против объединения грузинских царств и княжеств в одно независимое грузинское государство. То, что оказалось не по силам Теймуразу, предстоит свершить Александру. Согласен ли он?

К удовольствию Саакадзе, царевич ответил не сразу: встал, прошелся, вновь опустился в кресло, помолчал, внезапно приказал подать еще кофе себе и Моурави, потом с очаровательной улыбкой сказал:

– Моурави, я согласен царствовать, если ты не откажешься сопутствовать мне. Замышленное тобою да свершится, но… твоими трудами.

Георгий Саакадзе задумчиво следил за выражением приятного лица царевича. «Вряд ли, – думал он, – когда-нибудь жизнь оставит на этом шелке свои жесткие борозды. Он может стать величественным царем, нежным возлюбленным, но никогда не станет полководцем! А жаль, ибо сейчас, на берегах Базалетского озера, пользу отечеству может принести только меч!»