Мерцающие врата

— Волшебники не часто становятся родителями, — сказал Итан. — У нас редко рождаются дети друг от друга, а еще реже — от простых смертных. — Он усмехнулся. — Кимбер вообще что-то типа уродца, потому что она родилась через два года после моего рождения.

Кимбер стукнула его по руке. Сильно.

— Большинство считает меня чудо-ребенком, а не уродцем! — сказала она. Но по ее глазам можно было прочесть, что слово «уродец» применяется к ней не впервые.

Я тут же стала симпатизировать ей гораздо больше; оказывается, ее «колючесть» была просто защитной реакцией.

— Обычно, — продолжал Итан, — ребенок-полукровка наследует в основном… черты (пожалуй, это подходящее слово) своей матери.

— Может, лучше подошло бы слово «гены»? — предложила Кимбер. Похоже, она уже не обижалась на него.

Итан словно попробовал это слово на вкус, затем медленно кивнул.

— Да, пожалуй. Короче, ребенок, рожденный от мамы-Волшебницы, сам — наполовину Волшебник, а ребенок, рожденный от простой смертной женщины, скорее всего, и сам — простой смертный.

— Вот почему ребенок, рожденный от матери-Волшебницы, не может переходить из Авалона в Реальный мир, и наоборот, — сказала Кимбер.

Итан кивнул.

— Именно так. Но у могущественных и сильных Волшебников так же сильны и их гены. Так что когда у кого-то типа Симуса Стюарта рождается ребенок от простой смертной женщины, этот ребенок будет в большей мере Волшебником или Волшебницей, чем обычный полукровка. При обычных обстоятельствах этот ребенок будет полукровкой в буквальном смысле — наполовину человек, наполовину Волшебник. Вместо того чтобы унаследовать лишь королевство матери, он или она наследуют оба королевства сразу.

— Их называют «Мерцающие», — сказала Кимбер, — потому что они могут «мерцать» между Волшебным и Реальным мирами, то есть переходить из одного в другой и видеть их одновременно. Вопрос только в их свободном выборе.

— Что делает их весьма могущественными, — продолжал Итан. Все это звучало так, словно эти двое заранее отрепетировали свое выступление передо мной, тщательно выучив свои реплики и чередуя рассказ для наибольшего эффекта.

— Но что делает Мерцающих еще более могущественными, так это то, что они могут проносить технику в Волшебный мир, — сказал Итан.

— А волшебство и магию — в Реальный мир, — добавила Кимбер.

Я только успевала крутить головой, переводя взгляд с одного на другого, пока она у меня не закружилась почти так же, как… как тогда, когда я вглядывалась в туманную даль, стоя у перил.

Я с трудом сглотнула и наконец обрела голос.

— Да чтоб меня… — вымолвила я. Вообще-то я обычно не ругаюсь, но если уж начинать, то лучшего времени, чем сейчас, не придумаешь. Все оказалось еще хуже, чем я предполагала даже в кошмарных снах. А я-то приехала в Авалон в надежде на нормальную жизнь!

— Это что ж получается… когда я смотрела вдаль… — заговорила я, и голос у меня звучал как-то хрипло, и вообще казалось, это был не мой голос.

Итан кивнул в ответ.

— Ты увидела Мерцающие врата. Их видят только те, кто сами мерцают. Эти врата — как бы окно, выходящее одновременно и на Волшебный мир, и на Реальный. Я слышал, что ощущение от этого возникает странное, оно сбивает с толку, словно теряешь ориентацию в пространстве.

Я нервно рассмеялась, вытирая о джинсы вспотевшие ладони.

— Это всего лишь один из способов описать это ощущение.

Я вспомнила, как мне было плохо, как кружилась голова, как тошнило. Это воспоминание было столь ярким, что у меня сжался желудок.

— Ну и сколько нас, Мерцающих? — спросила я, потому что было ясно: нет смысла обсуждать, Мерцающая я или нет. Жаль, что нельзя внушить себе, что это была просто галлюцинация, но обманывать себя я не умею. Что видела, то видела.

Я скорее почувствовала, чем увидела, что Итан и Кимбер переглянулись. По какому-то молчаливому соглашению заговорил именно Итан.

— Последний Мерцающий, который был до тебя, умер семьдесят пять лет назад.

Я глубокомысленно кивнула. А потом вскочила на ноги и ринулась в ванную — как раз вовремя, потому что меня стошнило утренними хлопьями.

Глава десятая

Я заперлась в ванной и просидела там битый час. Кимбер и Итан подходили по очереди позвать меня, но я не отвечала, и они сдались. Уверена, им ничего не стоило бы открыть дверь, если бы они хотели, но, к счастью для меня, они оставили меня в покое.

Я всегда презирала мать за пьянство, но, клянусь, если бы у меня под рукой сейчас был алкоголь, я бы выпила — в надежде, что это поможет мне забыться. Я сидела на закрытом унитазе, подтянув колени к подбородку, обхватив ноги руками, и думала: как же мне выбраться из всего этого? Тетя Грейс говорила, что даже если я уеду из Авалона, я все равно останусь мишенью — теперь, когда правда обо мне выплыла наружу. И потом, как мне уехать из Авалона, если паспорт у меня забрали?

Слезы жгли глаза. Ну почему мама не могла быть просто нормальным человеком? Почему она отказывалась пойти на какую-нибудь идиотскую программу типа «двенадцати шагов» и бросить пить? Она ведь даже не пыталась! Если бы она хотя бы попробовала бросить пить, я, возможно, никогда бы не сбежала из дома и не вляпалась во все это. Я не просила ее быть идеальной, я просто хотела, чтобы она была трезвой. Или это так много?

Я всхлипнула, потом вытерла слезы. Если жизнь меня чему-то и научила, так только тому, что слезами горю не поможешь. Именно мне приходилось быть оптимисткой, когда мама оплакивала свой очередной кризис. Я поднаторела в том, чтобы задвигать эмоции на задний план и делать дело, а уж потом разбираться с чувствами. Так я поступила и сейчас. Это было труднее, чем обычно, но в конце концов мне удалось собраться.

Когда я вышла из укрытия, Итан уже ушел. Кимбер опять гремела посудой на кухне, и я пошла туда. Судя по запаху, она что-то готовила. Сперва мне показалось, что пахнет рисом, но потом я поняла: нет, что-то другое. И похоже, что-то вкусное, как подсказал мне опустошенный желудок.

Когда я вошла на кухню, Кимбер пропускала что-то цвета макарон через дуршлаг и помешивала содержимое, которое было похоже на кашицу. Мне вдруг расхотелось есть. Густое нечто стекало мутными каплями в горшочек, стоящий на плите. Когда из дуршлага все вытекло, она выкинула остатки в мусорное ведро.

— Почти готово, — сказала она, не глядя на меня, полностью сосредоточившись на приготовлении странного варева. Пар поднимался ей прямо в лицо, над бровями блестели капельки пота. Что бы за муть она ни готовила, это была тяжелая работенка.

— Боюсь и спрашивать, — сказала я, — что почти готово?

Она влила в горшочек почти поварешку меда и принялась помешивать. Потом включила плиту, и голубоватое пламя заплясало под горшочком.

— Горячий поссет, — сказала она, подошла к шкафчику над раковиной и достала бутылку с темноватой жидкостью — явно алкоголь.

— А что такое «поссет»? — спросила я, глядя, как она наливает в горшочек щедрую порцию… я пригляделась к этикетке… виски.

— Это то, что дают больным и простуженным. Или при головной боли. Или после трудного дня, чтобы восстановить силы. Или от бессонницы. Или…

— Так, понятно. Универсальное лекарство от всех болезней. Но мне еще нельзя пить, мне нет двадцати одного.

Кимбер рассмеялась и отерла пот со лба.

— По закону, мне тоже нельзя. Но мне на это плевать. Я выпила свой первый поссет, когда мне было пять лет. Тебе же не пять лет, правда?

Я потянула носом, пытаясь определить, из чего приготовлен этот поссет, но унюхала только запах виски.

— Но из чего он? Что входит в состав? Кроме лошадиной доли алкоголя, достаточной для того, чтобы я начала танцевать с торшером на голове?

Она пожала плечами и продолжила помешивать поссет, который начал потихоньку дымиться.

— Молоко. Геркулес. Мед. Немного мускатного ореха. Ну, и виски, разумеется.

Что за гадость! Геркулес! Да кто кладет овсянку в напитки? Что бы придумать, чтобы не пить эту гадость, но при этом и не обидеть Кимбер?