На озере Светлом

Митя со страхом смотрит на машину.

— Вот и я тоже думаю, одному-то теперь в лесу не больно сладко, — обрадованно поддакивает Семён. — Пойдём, Павка, воды притащим костёр залить.

Флегонт Лукич тщательно переворошил мокрую золу, и они отправились вдоль берега.

Их голоса и слышал в ту ночь Митя. Но он не откликнулся: ему и в голову не пришло, что кто-то может его искать. Не отозвался он и на выстрелы — стрелял из своего пистолета Годунов, — наоборот, они его напугали ещё больше.

Пришлось вернуться на кордон. Отсюда Владимир Павлович позвонил в город жене, сообщил, что с Павликом всё в порядке, но они немного задерживаются. Переждали ночь, а на заре снова вышли на озеро. Теперь уже все по-настоящему встревожены и, развернувшись цепочкой, торопливо шагают по ещё сумрачным и тихим склонам гор. Павлик идёт ближе к берегу и первым слышит далёкие всплески воды.

— Флегонт Лукич, слышите? Должно быть, где-то утки полощутся, — говорит он леснику.

Флегонт Лукич приостанавливается, слушает и внезапно бросается к берегу.

— Какие уж там утки, покрупнее будет, — говорит он, пробегая мимо Павлика. — Косуля, видно, в беду попала…

Они выбегают на просеку и видят внизу, посреди скалистого залива, голову неизвестного пловца. Она то появляется, то исчезает, и по всему видно, что раннему купальщику приходится плохо. Как бы подтверждая это, доносится слабое:

— То-ну!

— Батюшки! Да никак тонет малец! — дрогнув, произносит лесник и кричит во весь голос: — Держись, парень!

Цепляясь за корни деревьев, за изломы скал, он спускается вниз, к заливу.

— Папа! Па-апа! — зовёт Павлик плачущим голосом. — Митя тонет! Помогите!

Из глубины леса уже бегут Годунов, Владимир Павлович, Семён.

Павлик едва узнаёт друга: бледный, со стиснутыми губами, с лихорадочно блестящими глазами и раздувающимися ноздрями, Семён летит широкими шагами. Он на бегу сбрасывает свой рваный рыбацкий ватник, на краю обрыва одним рывком освобождается от шаровар и остаётся в одних нескладных самодельных плавках. Нацелившись глазами на глубокое место, Семён с трёхметровой высоты прыгает туда, птицей распластавшись в воздухе.

Вслед за Семёном, ругаясь и на ходу расстёгивая китель и снимая пистолет, бежит Годунов. На краю обрыва он плюхается на землю и поспешно снимает сапоги, посматривая на залив. Нога застряла в голенище, и Иван Алексеевич, вскочив, сильным взмахом отбрасывает сапог далеко в сторону. Терпения больше не хватает, и он прямо в брюках грузно прыгает в воду.

На берегу остаются только перепуганный Павлик и Владимир Павлович, растерянно поправляющий очки. Внизу, на уступе, стоит Флегонт Лукич и руководит действиями ринувшихся на помощь Мите пловцов.

МАШИНА НАЙДЕНА

Семён и подплывший вслед за ним Годунов подхватывают отчаянно и бестолково бьющегося Митю и тащат к берегу.

Перепуганный и оглушённый, Митя плохо соображает, что происходит вокруг него. Словно сквозь сон, он слышит, как фыркают, отплёвываются и переговариваются хриплыми голосами Семён и Годунов, как чьи-то твёрдые и цепкие руки вытаскивают его на гранитный уступ, как суетятся вокруг него какие-то люди, испуганным голосом окликает Павлик. Семён кричит, что теперь надо откачивать, а другой кто-то требует, чтобы делали гимнастику.

Разлепив мокрые ресницы, Митя видит рядом с собой босые ноги в синих галифе. Он поворачивает голову и встречается взглядом с незнакомым человеком в очках — лицо у него встревоженное, голос мягок и ласков:

— Спокойно, спокойно, товарищи! Никакой гимнастики ему не надо, он уже очнулся. Давайте-ка лучше поднимем его наверх, на солнышко.

Митю укладывают на что-то мягкое. Он так устал, что ему хочется отдохнуть, погреться на солнышке и забыть, поскорее забыть о том, что с ним чуть было не случилось. Но на лицо падает тень; он чувствует, что кто-то склонился над ним. Это толстяк в синих галифе, с круглой розовой грудью, туго обтянутой голубой безрукавкой. Щетинистые усы его мокры, в них прячутся капли воды, капли скатываются с бровей и ресниц.

— Ты чего тут дурака валяешь, парень? — сердито напускается он на Митю. — Жить надоело? В этакую рань на воду занесло, подумайте! Да ты понимаешь, дурья голова, что запоздай мы на минуту — и конец тебе! Крышка!

Губа у толстяка сильно шевелится, усы топорщатся. Митя смотрит на его рот и устало думает: чего он ругается? За что? Ведь Митя сейчас пережил такое, чего вовек не забыть.

И не баловался вовсе, а всё из-за машины. Где она? Он хочет повернуться, посмотреть на озеро, но почему-то не может.

— Перестаньте же, Иван Алексеевич! — слышится голос того, в очках. — Отругаете потом, сейчас мальчишке не до вас.

— Как это так не до нас? — кипятится Годунов. Но, встретившись взглядом с Митей, стихает. — Потатчики вы им, папаши, вот что! А потом к нам бежите: помогай, милиция!

Он отходит в сторону и, что-то ворча себе под нос, начинает снимать тяжёлые, набухшие брюки.

Митя слышит шёпот Павлика:

— Митя, а ты почему купаться стал? Ведь ещё не жарко.

Митя оборачивается к сидящему на корточках другу:

— Я не купался. Я к машине плавал.

Павлик, не понимая, смотрит на Митю:

— К какой машине?

Митя молчит, размышляя, и Павлик подавленно говорит, что если бы он знал, что всё так получится, он бы ни за что не стал мешать Мите рыбачить. Да провались она, вся рыба, в озере! Больно-то её нужно!

— У меня одно дело есть, Павка, — прерывает его Митя. — Ты вот что: позови сюда Семёна.

И когда приятели склоняются над ним, он приподнимается на локоть и вполголоса говорит:

— Ребята, а я машину нашёл. Там в заливе стоит.

— Какую машину? — спрашивает Семён.

— Настоящую. Трёхтонку.

Семён и Павлик переглядываются.

— Застыл ты, Митька, здорово. Павка, принеси мою рухлядь, накроем мы его сейчас.

Митя понимает, что ему не поверили. Ему, уже убедившемуся в существовании таинственной подводной машины, кажется странным: почему не верят? Ведь он не только видел машину, он даже пощупал её своими руками.

Митя сбрасывает накинутую на него телогрейку и продолжает убеждать:

— Я вам верно говорю, ребята. Там она стоит, под водой. Сейчас её не видно, потому что вода небом отсвечивает, а вчера я хорошо видел…

По тому, что на лицах ребят появляется неопределённое выражение, что они отводят глаза, Митя понимает, что он их нисколько не убедил.

— А ну вас! Не верите, не надо! — Он отворачивается и смотрит на озеро.

На противоположном берегу синеет зубчатой стеной Урал. Озеро уже ярко освещено, отчётливо белеют полоски прибрежных песчаных пляжей, только над тёмными ущельями, врезанными в горные кряжи, всё ещё курится лёгкий парок.

Митя переводит взгляд на берег. Владимир Павлович — наконец-то Митя узнал павкиного отца! — стоит на самом краю обрыва и задумчиво разглядывает распростёртое перед ним озеро и дальние горы. На ветвях кривой, искалеченной сосны развешены синие галифе толстяка и кобура с пистолетом. Сам толстяк, сдирая облепившую тело мокрую безрукавку, направляется к кустам: очевидно, хочет отжать бельё. Костлявый бородатый старик раскладывает на плоском камне предметы, повидимому, вынутые из кармана синих галифе: носовой платок, размокшую коробку папирос «Казбек», перочинный ножик, запасную обойму с патронами, связку ключей.

— Кто это? — спрашивает Митя.

— Начальник милиции и лесник здешний, — отвечает Семён и, нехотя усмехнувшись, добавляет: — Наделали мы переполоху — будь здоров! Кабы не павликов папка, была бы нам баня. Хороший у тебя отец, Павка, верно. Добрый…