Проводник

- Почему? Ты же не смог меня отправить на суд. Или ты мне не все сказал? – удивилась я.

- Я сказал тебе все. Просто за незавершенными особый контроль. И фактически по истечении 40 дней я должен передать тебя Эрузаилу.

- А кто он такой? И что в этом такого? – искренне не понимала я.

- Я тебе позже объясню. Это начальство мое. Тебе это не особо нужно знать, но если ты захочешь, я расскажу. А сейчас отдыхай! – он провел своей рукой по моей от плеча почти до локтя. По полоске кожи под его рукой проползло тепло. Оно именно ползло, медленно разливаясь дальше, по всему телу пока я стояла и смотрела, как Савва уходил.

И вот я уже одна в комнате. В нашем доме было слишком большой роскошью остаться в тишине, а уж тем более одной. Раньше бы я обрадовалась такой шикарной возможности, но сейчас…

Сейчас меня это совершенно не радовало. Я не просто осталась одна, я была одинока! Вот что было у меня внутри – одиночество. Я и при жизни не особо была окружена близкими и друзьями, но сейчас было совершенно другое. Сейчас это чувство зудело и звенело в ушах, опутывая меня как змея сетями отчаяния и уныния.

Через несколько минут я все-таки села на кровать. В полном мысленном молчании я обвела всю комнату взглядом. Ни хотелось ничего: ни думать, ни копаться в себе и своих чувствах. Просто было желание лечь и заснуть, но я четко помнила, что теперь мне это недоступно!

Я заметила, что в комнате небольшой беспорядок: дверца шкафа открыта, вещи переворочены, компьютер немного сдвинут, а на полу есть следы пыли в виде отпечатков обуви. Сначала я не поняла, кто мог ходить по моей комнате в обуви и рыться в моих вещах, но мгновеньем позже мое подсознание само нашло ответ: после смерти здесь проводили обыск.

Я встала и оглянулась на свою кровать. Каково было мое удивление, когда я заметила помятое покрывало на месте, где я только что сидела. Я снова села очень осторожно, наблюдая за происходящим. Кровать действительно прогнулась подо мной. Я стала руками ощупывать поверхность кровати рядом со мной, попеременно надавливая на нее и разглаживая. Это открытие мне очень понравилось, и я радостная плюхнулась на свою родную любимую кроватку. Я обняла подушку и уткнулась в нее носом, посчитав, что душа не может задохнуться.

Еще какое-то время я просто валялась на кровати, ни о чем не думая, а просто радуясь такому маленькому открытию, не подозревая сколько неприятностей в будущем оно мне принесет. А пока мне просто было приятно, что я еще могу прикасаться к вещам живого мира! Но радость была недолгой: открылась входная дверь, и послышались голоса двух мужчин.

Вдруг возник непонятный страх, и захотелось спрятаться, даже зарыться. Поначалу я так и сделала: резко слезла с кровати и, сжавшись на полу, спряталась за ней так, чтобы вошедший меня не заметил. Но мгновенье спустя мой взгляд упал на собственные руки, вырвался невольный смешок. Спрашивается, зачем прятаться, если ты душа, и никто из живых не может тебя увидеть? Вспомнив эту простую истину, я решила воспользоваться своим нынешним положением.

Я твердо встала и прошла к двери, на мгновенье остановившись возле нее в нерешительности. Я сомневалась, а стоит ли мне туда проходить? Вдруг я задену кого-то? Вдруг услышу не то, что нужно или хочется? Готова ли я вообще услышать что-либо о том происшествии?

Я набрала полную грудь воздуха, закрыла глаза и сделала шаг вперед за дверь, точнее сквозь нее. Любопытство победило страх и неуверенность. Один единственный шаг и я оказалась в коридоре, но мужчин там уже не было. С одной стороны появилось облегчение, что я никого не задела и не выдала своего присутствия, но главное не подвела Савву. Он ведь доверился мне, поверил, что я не влипну ни в какие неприятности в собственной квартире, а я вот… С другой стороны меня насторожила тишина. Как мне понять в какой они комнате? И вообще что им здесь надо? Разве обыска было не достаточно?

Я сделала еще несколько шагов по коридору в сторону зала. По совместительству зал был еще и комнатой родителей. Такое во многих домах. Послышался шум. Я очень осторожно сделала еще один шаг и оказалась напротив дверного проема в зал. Отсюда можно было видеть все, что там происходило.

В комнате действительно находилось двое мужчин: Головицин – уже знакомый мне следователь и еще неизвестный мне персонаж. Они дружно копались в нашем серванте. Интересно, что им там нужно? Ответ не заставил себя долго ждать.

- Нет, ну где это семейство могло хранить фотографии? Как мы должны его теперь похоронить? – возмущался Головицин.

- А почему нельзя взять фотографии после ареста? Наши обычные ан фас и ан профиль? – удивлялся другой мужчина. Он был в форме при погонах, но я никогда не увлекалась чинами. Зато можно было сделать вывод, что этот мужчина, скорее всего, опер или помощник следователя!

- Ты где-нибудь видел, чтобы на могиле была фотография из «обезьянника»? – возмутился Головицин. Видимо, ему тоже не достовляло особой радости копаться в чужих вещах, хотя с его работой не привыкать!

- Ну, нет вроде бы, - растерянно проговорил опер. Он брезгливо посмотрел по сторонам.

- Вот именно! Так что надо найти его нормальную фотографию и желательно недавнюю.

- А ты уверен, что этот фотографировался? Он же «синячил» пострашному, ему было не до того! – посмеивался мужчина. Меня это немного задело. Да, папа действительно сильно пил, но у нас была его недавняя фотография, где он даже в почти вменяемом состоянии.

Это был замечательный день – день рожденья мамы. Какая она тогда была красивая! За день до него она ходила в парикмахерскую и сделала стрижку с челкой. Она накрутила волосы на большие бигуди на ночь, а на утро распустила крупные локоны, которые сбоку заколола невероятно красивой заколкой. Эта заколка досталась маме в наследство от бабушки. Наша фамильная драгоценность! Заколка была выполнена в виде распустившегося пиона нежно розового цвета с голубоватым центром и с одним большим зеленым листком, который и крепит волосы. На маме тогда было ее любимое атласное нежно розовое вечернее платье на бретельках с глубоким декольте и юбкой до колен.

Мы с мамой пол дня готовили праздничный стол, и он был прекрасен. А с папы мы заранее взяли обещание, что он не будет пить. Он, конечно же, долго сопротивлялся, но сдался, когда мама сказала, что для нее это будет лучший подарок. Таким образом, папа помогал нам накрывать стол, но все равно где-то и как-то умудрился немного выпить, но в основном был почти трезвый. Вечер прошел на славу, и мне даже показалось, что отцу тоже понравилось быть трезвым и со всей семьей. Мы тогда действительно выглядели как настоящая семья. Но счастье не бывает долгим, и уже на следующий день он снова напился с самого утра.

Но фотографии с того дня рожденья мама прятала у себя под матрасом. Им никогда их не найти! Что же делать? Возникла самая простая и глупейшая идея: просто достать их и отдать участковому, но это будет дико. Надо что-то придумать! Но что?

- С какой вообще радости мы должны искать его фотографии? Его же даже на кладбище не повезут! – продолжал возмущаться опер. И что его так возмущает? Не труп же обыскивает?

- С такой, что при первом же обыске нужно было их найти. Вы не выполнили свою работу, вот теперь и помалкивай! Женщину тоже нужно хоронить! – злился участковый.

Я осторожно обошла роющихся мужчин и встала возле кровати в том месте, где мама хранила фотографии. Как назло в кровати не было ни единой щели или дырки. Вот если бы они вышли из зала, я бы просто приподняла матрас и достала их. Но как же сделать так, чтобы они вышли. Ответ пришел сам собой.

Я пролетела сквозь стену в коридор, а затем в кухню. Что же можно такое скинуть? Хорошо, что хоть форточка открыта, могут подумать, что ветром сдуло. Но что же такое можно сдуть? Я быстренько пробежалась по разгромленной кухне и заметила висящие возле окна колокольчики. Маме нравился их перезвон от малейшего дуновенья ветра. Здесь же прямо на раме форточки висело небольшое кухонное полотенце.