Страница 38 из 130
Несмотря на объективный характер и вполне спокойный тон статей Арсеньева и тщательное направление им неизбежной в некоторых случаях полемики на взгляды, а не на личности и, быть может, именно вследствие этого, статьи эти вызывали нередко ожесточенные нападения на автора. Но это его не смущало. Он неизменно, без малейших отступлений и сделок с «независящими обстоятельствами», в течение четверти века продолжал свою проповедь обозревателя общественной жизни родины. Он не смущался тем, что по временам его «прямолинейность» не нравилась большинству, зная из уроков истории, что пагубные для народного блага болезни — не всегда те, на которые слышатся громкие жалобы, а часто те, привычка к которым даже устраняет желание исцеления. Поэтому он продолжал верить, что настойчивые, из месяца в месяц, обращения к лучшим чувствам в людях не могут, не должны пройти бесследно. Вдумываясь во всю эту многолетнюю и трудную работу и вспоминая прекрасные слова Чаннинга о том, что бывают времена, когда лучшая услуга обществу состоит в защите великих принципов и спокойном провозглашении их в духе искренней любви к людям и к справедливости, нельзя не признать, что именно такую услугу оказал нашему обществу Арсеньев.
Жадная к познаниям, восприимчивая к впечатлениям и неустанная в проявлении своей удивительной, не трогаемой временем, работоспособности — натура Арсеньева не могла удовлетвориться кабинетным трудом мыслителя и публициста. Ей нужно было приложить к живому делу то, что выросло и наболело в многолетней работе души. Отсюда жажда общественной деятельности и приступ к ней при первой возможности, с начала восьмидесятых годов, в качестве гласного лужского земского собрания, гласного петербургского губернского земства, почетного мирового судьи и председателя местного училищного совета. Земской службе он отдался с увлечением, не жертвуя ею никаким другим многосложным занятиям, изучая и разрабатывая мелкие и дробные вопросы местного самоуправления и хозяйства с тем же вниманием, какое подмечается в его отношении к самым серьезным судебным процессам и к обширным и многозначительным вопросам права, морали или политики. Как для юриста в истинном смысле слова, для него, конечно, не существовало во всех сферах его деятельности дел важных и неважных, обязанностей серьезных и несерьезных, а были лишь трудные и легкие, выполняемые с совершенно одинаковою добросовестностью и точностью. Глубокий интерес к земской деятельности и живое участие к ней Арсеньева оставили свой ясный след в статье его «По поводу реформы земских учреждений», напечатанной в 1888 году, когда, к сожалению, назревало, осуществленное впоследствии, преобразование их в бюрократическом смысле. Картина деятельности и заслуг русских земских установлений, нарисованная любящею рукою на фоне точных данных и заставляющая автора признать Положение 1 января 1864 г. одним из важнейших актов царствования Александра II сменяется в ней беспристрастной оценкою нападений на эти учреждения, провозглашенные в эпоху «реформы реформ» ошибкою этого царствования. Нападения эти, однако, сделали свое дело, и бессословное земство, в котором сознание права на свободную от административной опеки деятельность вызывало чувство обязанности и служило стимулом для плодотворной работы, обращено было в сословное безвластное юридическое лицо, не причастное к государственной жизни, подчиненное иерархической лестнице начальств, облеченное, в лице представителей своих исполнительных функций, в вицмундир, согреваемое лучами из капитула орденов и угрожаемое знаменитым третьим пунктом…. Страницы, посвященные борьбе против такого перерождения земства, принадлежат к лучшим публицистическим работам Арсеньева. Посвятив лучшие годы жизни служению Судебным уставам, Арсеньев продолжал им служить не только словом, но и делом и в позднейшие годы, когда возникали проекты, угрожавшие их целости и чистоте. Когда руки, вскормленные этими Уставами, дерзновенно поднялись на них и, под предлогом ремонта, предприняли их разрушение, отдавая следствие в руки полиции, оставляя ближайший к народу суд в распоряжении земских начальников, уничтожая единство кассационного суда, не допуская несменяемости местных судей, колебля без всякой нужды представление об устойчивости суда присяжных и низводя судью в служебное положение обыкновенного чиновника, Арсеньев был призываем украсить своим именем комиссию, в которой разрабатывалась эта почтенная задача. Он принес в нее, однако, не только свое имя, но и твердое исповедание веры старого судебного деятеля и тем облегчил и укрепил омраченную душу тех, к сожалению, немногих, которые оставались, без надежды на успех, верны старому чувству ясных дней первых годов судебной реформы.
Когда среди неустанной работы наступил для Арсеньева день пятидесятилетия его общественно-литературной деятельности, почитатели его, вопреки и в нарушение его всегдашней скромности, решили почтить его особым торжеством, на призыв к которому откликнулись, забывая разделяющие их оттенки политических убеждений и взглядов, весьма и весьма многие. Пред юбиляром, душевная бодрость которого осталась нетронутой, несмотря на седину и следы усталости на бледном лице, предстали со своими приветствиями представители Академии наук и Разряда изящной словесности, Петербургского и Московского университетов, губернского и лужского уездного земств, петербургской городской думы, Юридического и Вольноэкономического обществ, столичного мирового съезда и Совета присяжных поверенных, литературного фонда и ряда просветительно-благотворительных обществ, а также различных журналов и изданий. Петербургский университет возвел его в степень доктора государственного права honoris causa[26], Московский — выбрал своим почетным членом, а лужское уездное земство постановило открыть два училища имени юбиляра в ознаменование его плодотворной деятельности в своей среде. Во всех приветствиях и адресах звучала одна безусловная нота уважения к личности и трудам Арсеньева и благодарное воспоминание о последних. При словесных приветствиях сын одного из деятельнейших создателей Судебных уставов, Сергея Ивановича Зарудного, высказал Арсеньеву «по праву представления» сердечное приветствие от своего давно умершего отца, в остроумной форме изобразив, как благодарил бы его последний, если бы мог участвовать в торжестве по поводу плодотворной деятельности юбиляра на почве, созданной Судебными уставами 1864 года. Оратор вспомнил, что на вечер, данный его отцом в день десятилетия этих Уставов, были приглашены одни участники этой великой законодательной работы и, в виде исключения, лишь двое из сравнительно молодых судебных деятелей, в которых благородный участник судебной реформы видел товарищей по духу и практических продолжателей своего дела. Это были Арсеньев и пишущий эти строки, тогда молодой прокурор Петербургского окружного суда,
АЛЕКСАНДР ЛЬВОВИЧ БОРОВИКОВСКИЙ * (1844–1905)
Прошло почти десять лет со дня смерти Александра Львовича Боровиковского. Многие из его сверстников, знавших его близко, ушли из жизни — и имя его начинает, при нашем отсутствии «вчерашнего дня», тускнеть и забываться. А между тем, в его лице сошел в могилу оригинальный и богато одаренный человек, соединявший с живым пониманием духа Судебных уставов 1864 года верное им служение словом и делом. Он был сотрудником и помощником многого множества русских цивилистов в их практической деятельности. Можно сказать, что без его помощи и руководства в дремучем лесу наших кассационных решений не обходился за последние 30 лет ни один юрист-практик, постоянно прибегая к его «Законам гражданским» и «Уставу гражданского судопроизводства», вдумываясь и вчитываясь в их богатые подстатейные тезисы. За ним, однако, не одна заслуга кропотливого и усидчивого труда, вложенного в эти книги. Он был не только комментатором и толкователем наших действующих гражданских законов и остроумным, проницательным критиком нашего гражданского права и проектов его улучшения, но он был настоящим судьею, отзывчивым на нужды и скорби практической жизни.