Страница 94 из 130
ОБ ОТМЕНЕ СУЩЕСТВУЮЩЕГО ОБРЯДА ПРЕДАНИЯ СУДУ*
Вопрос о предании суду по важнейшим преступлениям представляется одним из самых серьезных вопросов в судебном строе государства. Он серьезен не только по отношению к деянию, к которому применяется обряд предания суду, но и по отношению к тому учреждению, месту или лицу, которому предоставляется по закону применять свою власть или свое право на предание обвиняемого суду. При составлении Судебных уставов составителям их представлялось несколько путей, которыми можно было идти для разрешения этого важного вопроса. Первый путь, который представлялся бы и в настоящее время, состоит в поручении прокурорскому надзору права самостоятельно, по собственному усмотрению, предавать суду каждое лицо, привлеченное к ответственности по обвинению в том или другом преступном деянии.
Составители Судебных уставов создали прокурорский надзор в двояком виде. В смысле деятеля в судебном заседании наш прокурор поставлен в такое положение, которому может завидовать всякое иностранное законодательство. Нигде с такою точностью и, я скажу, даже красотою, не проведена спокойная беспристрастная роль прокурора, как обвинителя на суде. В судебном заседании наш прокурор, по Уставам, обязан не извлекать из дела одни обстоятельства, служащие к обвинению, и не представлять дела в одностороннем виде. Он имеет право отказаться от обвинения, когда признает оправдания подсудимого заслуживающими уважения. Таким образом, наш прокурор на суде является, в сущности, говорящим судьею, однако таким, который обязан рассказать суду, почему по внутреннему глубокому убеждению, он находит, быть может даже со скорбью, что подсудимый действительно виновен, совершив сознательно то деяние, дерзкое и преступное, которое ему приписывается. Правда, на практике, эта трудная роль иногда искажается некоторыми преувеличениями, личною страстностью темперамента и некоторым самолюбованием, в особенности со стороны лиц, одаренных силой слова, но все это тонет в массе спокойного исполнения прокуратурою своего долга.
Иное положение занимает прокурор и его товарищи относительно вопросов, касающихся предварительного следствия. Здесь у прокурора совсем другая роль: достаточно вспомнить, что он имеет право сам возбуждать уголовное преследование, что он имеет право и даже обязанность наблюдать за производством следствия, требуя от следователя дополнительных действий по своему указанию, что он может предлагать применение той или другой меры пресечения обвиняемому способа уклонения от суда и следствия до содержания под стражею включительно и, наконец, что прокурору принадлежит право назначать дознания и руководить полицией при производстве их, причем полиция состоит в этом отношении в непосредственной от него зависимости и получает от него предостережения в случае неправильных с ее стороны действий. Не надо забывать, что такое деятельное вмешательство в следствие со стороны прокурорского надзора практикуется не над работою несменяемого судьи, каким должен быть судебный следователь по Судебному уставу и по французскому судоустройству, а в огромном большинстве случаев, по отношению к чиновнику министерства юстиции, командированному к исполнению должности следователя. Притом и товарищи прокурора и командированные для производства следствий зачастую люди молодые, мало еще знакомые с жизнью, а иногда с местными условиями. Они соединяют молодую энергию, очень желательную и симпатичную, нередко с молодою поспешностью и с молодым деловым задором и, следовательно, способны иногда вносить в сильной степени свои личные взгляды, вкусы и увлечения в производство предварительного следствия. Если вы, господа, при этом припомните, что самое следствие есть, в сущности, творческая работа, что там, где имеется труп убитого неизвестно кем, разрушенное помещение или сгоревшее здание, на следователе и товарище прокурора лежит воссоздать все, что неизвестно по делу, что надо еще найти, связать, осветить и оформить, то вы должны признать, что работа следователя и товарища прокурора в значительной степени сознательная. Но творческая работа всегда соединена более или менее с авторским самолюбием, и если к этому самолюбию присоединяется власть, — а она у следователя и товарища прокурора весьма большая, — то тогда это творчество, в соединении с властью, представляется в некоторых случаях довольно опасным, несмотря на добросовестность творящего, потому что здесь возможны большие увлечения предвзятым взглядом и сложившимся представлением. Есть такие случаи, которые знает наша практика, — к счастью, их не особенно много, но все-таки такие случаи есть, — когда при производстве следствия, под влиянием одностороннего взгляда, под влиянием обманчивой интуиции, при которой казалось, что вот в чем состоит преступление, вот кто виновный, следствие шло по неправильному пути, причем вино власти бросалось в голову людям, производившим следствие, а иногда и представителям высшего над ними надзора. Таким образом, едва ли возможно сказать, что можно оставить в руках прокуратуры, при всех ее достоинствах, которые я далек от мысли отрицать, самое предание суду. Не следует между возбуждением дела и скамьей подсудимых для обвиняемого ставить одно должностное лицо, от которого будет зависеть от начала до конца провести все дело собственным усмотрением или собственною властью. Мы знаем, что от увлечений на этом пути не охраняет иногда и высшее образование. Достаточно вспомнить, что первое время после введения земских участковых начальников, получивших большую и почти бесконтрольную власть, было немало случаев нарушения ими своих обязанностей, в смысле превышения власти, под влиянием увлечения ею, а между ними бывали люди с высшим образованием и которые ссылались на то, что они кандидаты прав, так что им приходилось ответить, что они кандидаты бесправия, а не кандидаты прав. Итак, вот что можно сказать о прокуратуре, как органе для предания суду.
Можно ли это дело передать суду? Я думаю, что нельзя, ибо суд слишком обременен своими прямыми обязанностями, да и стоит непосредственно близко к тому, что предстоит сделать уже по предании суду, чего с последним отнюдь не должно смешивать, т. е. к судебному рассмотрению. Кроме того, суд иногда, в глубине провинции, может не быть свободен от местных настроений. Необходимо отдалить вопрос о предании суду на некоторое расстояние от местного суда, состоящего из людей, могущих иногда быть слишком возмущенными преступлением, взволнованными его обстановкой. Поэтому необходим фильтр между судом и прокурорским надзором, т. е. учреждение, которое беспристрастно и спокойно стояло бы в известном отдалении, на известной высоте по своему составу и могло вдали от местных впечатлений разрешать вопрос о том, достаточно ли улик и доказательств, чтобы предать суду заподозренного. Ведь дело в том, что предание суду представляет не только возможность осуждения, но накладывает во многих случаях и несмываемый позор: пусть человека потом оправдают, пусть ему скажут, что он невиновен, но с ним будут всегда неразлучны страх и стыд и боль неопределенных подозрений, намеков и условий, похожих на старинное оставление в подозрении по суду. Такой именно фильтр и был признан необходимым составителями Судебных уставов. Позвольте привести их собственные слова. Они сказали: «С какой бы точки зрения ни смотреть на установление, облеченное властью предания суду или освобождения от оного, нельзя не признать, что главное его назначение состоит в том, чтобы противодействовать увлечениям обвинителей и необдуманным действиям следователей, и что устройство его должно быть таково, что установление это могло действовать с надлежащей энергией и самостоятельно, не подчиняясь ни местному, ни начальственному влиянию». Этот взгляд разделила и комиссия статс-секретаря Н. В. Муравьева по пересмотру законоположений по судебной части. Десять лет назад были закончены ее работы, причем при обсуждении вопроса о предании суду состоялось мнение большинства 19 членов против 7, признавшее необходимым оставить старый порядок предания суду через судебные палаты, несмотря на то, что собрание старших председателей и прокуроров судебных палат, в котором я имел честь председательствовать, и находило в лице некоторых из своих членов, что деятельность судебных палат представляется неудовлетворительной. Эта неудовлетворительность была, однако, 18 лицами, с большим судебным практиком Н. В. Муравьевым во главе, признана ничтожною сравнительно с принципиальным значением деятельности того учреждения, которое будет предавать суду. Затем, в,1901 году, когда была внесена в Государственный совет объяснительная записка к окончательному разработанному пересмотру Судебных уставов, это мнение 19 членов было оставлено втуне, и статс-секретарь Муравьев неожиданно для членов комиссии высказался за установление того порядка предания суду, который нам предлагается теперь. Я должен сознаться, что, отдавая полную справедливость трудовой энергии тогдашнего министра юстиции и предполагая, что, при переделке Судебных уставов, обратившейся в значительной своей части в их упразднение, он имел личные побуждения для того, чтобы круто отказаться от принятого мнения, но все же «Grossen und Ganzen» никак не могу согласиться с таким канцелярским изменением постановления самой комиссии. Мы не знаем, на чем это изменение было основано. В представлении Совету Муравьевым было сказано, что это изменение последовало на основании заключения ведомству но какие ведомства могли столь коренным образом изменить вопрос о предании суду — мне представляется неясным. Не министерство же государственных имуществ так глубоко оказалось заинтересованно порядком предания суду, не управление же государственного коннозаводства или государственный контроль нашли нужным, чтобы предание суду, не касающееся притом должностных лиц, было организовано именно так?!