Лунная опера (сборник)

Лэ Го совершенно не рассчитывала, что забеременеет сразу после свадьбы. Гоу Цюань обещал ей, что годика два он будет просто возделывать ее просторы без сбора урожая. Однако Лэ Го все равно забеременела. В возможные для зачатия дни Лэ Го лично следила за тем, чтобы Гоу Цюань пользовался презервативом, поэтому ей казалось, что все было под контролем. Уже после зачатия Лэ Го не раз удивлялась: «Как это могло случиться?» Гоу Цюань игнорировал подобные вопросы с таким видом, будто его это абсолютно не касалось. Лэ Го, видя подобную реакцию, раскусила его. Этот получивший высшее образование крестьянин в постели оказался неутомимым и коварным. Оценив положение дел, в ключевой момент он определенно схитрил, и вышло так, что Лэ Го сама предоставила ему лазейку.

Но сама по себе беременность еще не пугала. Самым ужасным оказалось отсутствие такой базовой и простой составляющей, как деньги. Они ждали ребенка, а между тем ни у Лэ Го, ни у Гоу Цюаня не было никаких сбережений. А жизнь – это вполне конкретная штука с ежедневным товарооборотом. Рис, одежда, зубная паста, специи – все вплоть до света и воды приобретается за деньги. Лэ Го, сложив руки на животе, решила отправить на заработки Гоу Цюаня. Самым оптимальным решением было заставить Гоу Цюаня заниматься репетиторством. На другое он не годился, а преподавать умел.

Однако Гоу Цюань воспротивился. Обсуждая возможность домашнего репетиторства, он проявил удивительное упрямство. Свои доводы он мотивировал тем, что якобы не может «потерять свое лицо», «лишиться своего стержня». Лэ Го холодно усмехалась: «Да где ты видел свое лицо и свой стержень?» Гоу Цюань воздерживался от ответа. Он купил специальную бумагу, кисть, тушь и снова стал упражняться в освоении каллиграфического стиля Лю Гунцюаня. С беременностью Лэ Го все его планы осуществились, а овладение тремя стилизованными иероглифами лишь добавит ему интеллигентности. Что же до детей, то очень точно на эту тему выражаются в деревнях: «Главная забота – зачать да родить, а уж вырасти они точно вырастут». Если ребенок появился на свет, то основные волнения позади, куда ему дальше деваться. В рост пойдет так, что никакой гирей не придавишь.

Однако первый скандал после свадьбы все-таки состоялся.

Живот Лэ Го день ото дня становился все больше, и, соответственно, в их семье увеличивались расходы. Лэ Го стала донимать мужа:

– Так ты будешь заниматься репетиторством или нет?

Гоу Цюань опустил глаза:

– Нет. Если у нас не будет хватать денег на содержание ребенка, я пойду сдавать кровь.

– Какую кровь? От такой скотины? Какую кровь ты можешь сдать?

Гоу Цюань, улыбаясь, ответил:

– Я преодолел много преград, чтобы обрести статус горожанина. И если мои студенты узнают, что я на стороне занимаюсь репетиторством, то как я смогу смотреть им в глаза?

– Да что в этом плохого? Как штаны снимать, так он не стесняется, а как испортить воздух, так норовит сдержаться.

Гоу Цюань, будучи не в восторге от создавшейся ситуации, решил рискнуть и сострил:

– Ты же не можешь послать меня на панель?

Услышав это, Лэ Го изменилась в лице. Гоу Цюань смутился: пока он не произнес эти слова, казалось, в них был какой-то резон, но сказанное вслух обратилось против него.

– Вот туда тебе и дорога!.. Точно, туда и дорога! – в сердцах подытожила Лэ Го.

– Чего ты так разошлась? Обо всем можно нормально договориться, зарабатывать я действительно не умею, но разве мы так уж сильно в чем-то нуждаемся? По сравнению с тем, что у меня было в детстве, так мы живем лучше некуда.

Лэ Го тут же помрачнела и выпалила:

– Так кем ты тогда был? Свиньей.

Гоу Цюань прикусил губу, так как сразу не нашелся с ответом, когда же ему наконец пришла в голову мысль и он раскрыл рот, то на его нижней губе остался белый отпечаток от зубов.

– Так выходит, что ты вышла замуж за свинью? – пошутил он.

– Да, я свиноматка, которая еще и вынашивает от тебя порося. Доволен?

Гоу Цюань изо всех сил старался ее урезонить.

– Ну, хватит ссориться, у нас и вправду не все так плохо, мы не можем жаловаться.

От этих слов Лэ Го неожиданно снова пришла в бешенство:

– Что значит «не все так плохо» и «не можем жаловаться»? Да что у нас есть? Да ты видел, как люди живут? – Помедлив, она холодно усмехнулась: – Разве что твой папаша привез ценность невиданную – пятнадцать килограммов риса, два с половиной килограмма фасоли да две бутылки кунжутного масла.

Это замечание словно ножом прошлось по сердцу Гоу Цюаня. Если в никчемности обвиняли только его, это еще куда ни шло, но приплетать сюда родственников он позволить не мог. Гоу Цюань больше не стал вступать в перепалку, он закурил сигарету и ушел в кино. Возвратился он уже поздно, никакого ужина в доме не было, поэтому ему пришлось довольствоваться двумя тарелками лапши быстрого приготовления. Гоу Цюань лег в постель, но уснуть не мог, в голову лезли черные мысли. С печальным видом он снова встал, зажег свечу, замочил кисти, растер тушь, разложил бумагу, решив позаниматься каллиграфией. Он написал несколько строк, но это не помогло; решив отвести душу, он как бы между прочим изобразил три иероглифа, означающих ругательство «мать его так». Потом он вывел их еще раз и сам того не заметил, как у него вышло больше десяти строк почти на три листа. Гоу Цюань был настолько опьянен своими действиями, что у него даже вспотела ладонь, он все сильнее входил в раж, задействовав все известные стили письма, начиная с гравировочного и заканчивая скорописью. Тщательно оценив свою работу, он остался доволен, от сердца отлегло, теперь он чувствовал полное умиротворение. Древняя культура вкупе с ночной тишиной и невозмутимостью сделали свое дело, успокоив этого горожанина.

– Кого ругаем? – раздался неожиданный голос за его спиной.

Гоу Цюань перепугался. Он обернулся и увидел, что в дверном проеме стоит облаченная в ночную сорочку Лэ Го. При свете свечи ее силуэт выглядел пленительно-спокойным и нежно-расплывчатым.– Никого я не ругаю. Зачем так обывательски смотреть на вещи? – с горечью отозвался Гоу Цюань. – Это ведь каллиграфия, искусство.

Их ссоры на почве заработков не закончились, а, напротив, только усугубились. Тут еще и теща навязалась со своим супом. Сам Гоу Цюань ни при каких обстоятельствах не впутал бы тещу в их отношения. Но из-за Лэ Го он в присутствии ее матери крепко выругался матом, сказав практически: «Пошла на хер». Он помнил, что произнес это себе под нос, он не думал, что выйдет так громко, что его вдруг услышат. Когда мат уже сорвался с языка, Гоу Цюань понял, что перегнул палку. Тут теща начала допрос с пристрастием. Подойдя поближе, она спросила:

– Что ты сказал, Гоу Цюань?

Гоу Цюань, стоя по одну сторону черты, настороженно смотрел то на тещу, то на жену. Он попытался объясниться:

– Да я ничего.

– Ну так давай же, Гоу Цюань, подходи, слабо тебе прямо перед женой загнать ее мать на хер?

Услышав это, Гоу Цюань пришел в смятение и почувствовал отвращение, в нем и в самом деле проступили омерзение и обывательская сущность.

Сдерживая себя, Гоу Цюань обратился к теще:

– Мама, ну зачем вы так, я же просто так ругнулся. А вы прямо что-то невыносимое говорите.

– Это я говорю что-то невыносимое? – Казалось, что изо рта у тещи вылетают синие языки пламени. – Ты, молокосос, а ну говори, как ты осмелился послать меня на три буквы? Наглый как танк! Что у тебя есть? Деньги, связи, обеспеченные родители, недвижимость, что из этого ты имеешь? Слушай меня. И ты, отморозок, еще намереваешься жить с моей дочерью? Собираешься стать отцом? И еще посылаешь меня на хер? Да ты еще и говорить-то по-городскому не научился! Не прошел еще нашей кухни, от тебя несет деревенской вонью. В тебе только что сил граммов на двести, а смелости – вполовину меньше, так что бунтовать – кишка тонка. Меня послать на хер! Да я двадцать лет отработала в хуацинских купальнях, каких только херов не повидала на своем веку. Итак, Гоу Цюань, в течение двадцати четырех часов ты должен явиться ко мне с повинной. Я сказала. А теперь уходи.