Белые цветы

Утешая девушку, Гульшагида все же спросила:

— А при чем тут Диляфруз?

— Ах, не спрашивайте… Она как-то непонятно ведет себя… Не будем о ней… Мне очень грустно, Гульшагида-апа. Всякие мрачные мысли приходят в голову… Если у вас есть немного времени, поговорим о другом. Вы не рассердитесь на меня? Ведь вначале я оставила очень плохое впечатление о себе, правда? Я действительно какая-то странная…

— Я не люблю думать о людях плохо, Асия. А потом — мы врачи. Этим многое сказано…

— О вас здесь говорят разное, — вдруг открылась Асия. — Будто вы из богатой семьи, потому и гордая, ставите себя выше других…

Тень задумчивости легла на лицо Гульшагиды. Что за сплетни глупые ходят о ней? Кому нужны эти выдумки?.. Она грустно посмотрела куда-то вдаль, на видневшиеся за окном белые облака.

— Да, Асия, я действительно дочь очень богатых людей, — справившись с собой, серьезно и задумчиво сказала Гульшагида. — Когда я осиротела, меня растил и воспитывал народ. А народ — он большой и очень богатый…

— А потом что было с вами?

— Что было потом, Асия, я расскажу когда-нибудь после.

— Вы не доверяете мне, думаете, что не сумею сохранить вашу тайну? — обиделась девушка.

— Нет, нет, Асия! Мне сейчас очень трудно говорить о себе. Слишком много накопилось всего. А вот вы — другое… Вы гораздо моложе меня. Вам, пожалуй, было бы легче рассказать о себе.

— Я не знаю, с чего начать, смущенно и в тоже время доверчиво сказала Асия.

— С чего хотите. Каждая сторона жизни по-своему интересна. Обычно девушек больше всего волнует любовь. Не правда ли?

— Ой, не знаю… Я многим ребятам нравилась. Мне говорили, что я красивая, — засмеялась Асия. — Разве может быть красивой худая, болезненная девушка с длинной, как у гуся, шеей? Если любили меня, так не за красоту, а, наверно, за хорошую игру на гармонике. Не задевали меня, побаивались моего своенравного характера, — ведь мне недорого стоило разругать в пух и прах слишком навязчивого парня. Но как. я ни сердилась на парней, они все же интересовались мной… Какие-то годы я жила легко и бездумно, опьяненная своей юностью и вниманием ребят. Все мечтала о консерватории, а учиться поступила… в техникум связи. Два курса уже закончила. Но эта специальность оказалась мне не по душе. Все подумываю, чтобы уйти из техникума. А куда — еще сама не знаю. И вообще не знаю, что будет со мной… Из-за болезни целый год вовсе не могла учиться. И вот — опять осень… Другие учатся, а я все еще валяюсь в больнице…

Асия помолчала, худенькой рукой убрала упавшую на лоб прядь волос и вдруг улыбнулась.

— Теперь, возможно, все идет к лучшему. Я познакомилась с одним студентом из мединститута. Ильдаром его зовут. Вот этот Ильдар как-то незаметно и оттеснил прежних моих поклонников. Я стала думать только о нем. Он несколько раз делал мне предложение, но я говорила: «Подожди, вот кончим учиться…» Он был уже на четвертом курсе. И вдруг решили перевести его в Военно-Морскую медицинскую академию. Я очень рассердилась на него, заявила: «Или я, или академия». А он отвечает: «И ты и академия».

— Мы поссорились, — продолжала Асия свой рассказ — и на глазах Гульшагиды будто взрослела с каждым словом. — Знаете, я решила проучить его. В этом возрасте все мы, девчонки, не прочь проявить свой норов и власть над парнем. «Ах, так! Ну, посмотрим!» — сказала я. И перестала встречаться с ним. Вот так я и дурила… Он уехал в академию. Потом посыпались письма. Сперва мне нравилось играть роль несправедливо обиженной девушки, а у самой душа так и пылала. Наконец не выдержала — стала и сама писать ему. Так прошел еще год.

В тот день, когда я легла в больницу, Ильдар проездом остановился всего только на два дня в Казани. После долгой разлуки… Но он никак не мог задержаться. Опять мы расстались, не поговорив и двух часов. Он сказал мне, что плавает врачом-практикантом на подводной лодке, а я ему… о том, что ложусь в больницу. Прежде я никогда не говорила ему о своей болезни. И в письмах не писала. Я боялась потерять его. Надеялась, что до окончания учебы поправлюсь… И вот он своими глазами увидел, что я серьезно больна. Он ведь через год-два сам станет врачом. Понимает, что значит комбинированный порок. Но мне кажется, он не совсем поверил в мою болезнь. Думает, я что-то скрываю от него. Впрочем, не знаю… Трудно отгадать его мысли. При расставании я сказала ему: «Прощай», — вы ведь знаете, в каком смысле русские говорят это слово. Он ответил мне тоже по-русски: «До свиданья». Я сказала ему: «Пусть между нами останется только дружба». А он в ответ: «И дружба и любовь».

На глаза Асии набежали слезы, и, глядя на Гульшагиду этими полными слез глазами, она продолжала:

— Вчера пришло письмо от него. Нет ничего тяжелее, чем лгать любимому человеку! А я ведь ему до сих пор так и не сказала всего… Как я не верю в свое счастье, в здоровье… Ужас! — воскликнула она и замолчала, закрыв лицо руками. — Я не могу по-настоящему плакать, но если бы вы знали, как мне тяжело… Жаль себя… Ильдара тоже жаль… Вот теперь вы обнадежили меня. Хочется верить вам, очень хочется, но я боюсь…

В коридоре показался Абузар Гиреевич. Он поклонился Гульшагиде, прошел было мимо, но вдруг вернулся, заговорил:

— Знаете, Мадине-ханум опять что-то нездоровится. Я потому и не настаивал, чтобы вы зашли к нам. А вчера Мадина напомнила, что непременно хочет видеть вас. Непременно! — настойчиво повторил он и смущенно улыбнулся. — Право, у нас в доме не хватает вас.

«Непременно», — повторила про себя Гульшагида слово Абузара Гиреевича. Если сказать правду, один уголок во всей Казани — дом Тагировых — оставлял ей еще какую-то надежду на счастье в жизни. Это была последняя надежда, и потому она казалась особенно дорогой, — последняя, дорогая, но и… страшная. Гульшагида уже собиралась молча увезти эту надежду с собой в Акъяр. Ей не забыть Мансура, не выкинуть из сердца. В длинные зимние ночи она будет согревать себя искоркой надежды. Нужна же человеку хоть какая-нибудь надежда! Но вот она пойдет к Тагировым. И вдруг окончательно убедится, почувствует, что и капли надежды не осталось на ее долю. Как же она будет жить?..

Так идти или не идти? Ах, как тяжело решать собственную судьбу.

— Хорошо, Абузар Гиреевич, я приду, — сказала. И сама испугалась своего голоса.

— Вот и прекрасно! — Абузар Гиреевич зашагал к выходу.

Гульшагида попрощалась с девушкой:

— Мы еще поговорим, Асенька. Ты пиши ему письма… Обязательно пиши! Как прежде писала, так и сейчас пиши. Твое счастье еще впереди! А мое… мое не знаю где…

Глава вторая

1

С того самого дня, когда Гульшагида, проснувшись на рассвете, любовалась из окна общежития панорамой Казани, прошло уже больше месяца. За это время природа сбросила с себя пышный и разноцветный наряд ранней осени… Холод, ветер… Не сегодня-завтра выпадет снег.

Но Гульшагиде казалось, что время остановилось. Казалось, она только вчера любовалась красками осени — и вот вышла на улицу. Горечь, раскаяние, тревога, предостережения холодного рассудка, уязвленное самолюбие — все забылось теперь. Сердце со всей его необузданностью, неугомонностью опять взяло верх. Но если бы Абузар Гиреевич или еще кто-нибудь другой столь же близкий спросил в эту минуту Гульшагиду, что у нее в мыслях, она. пожалуй, не смогла бы точно ответить. Нет, она не думала о Мансуре, не старалась представить, лучше он стал или хуже, вспоминает о ней или забыл. Но в душе у нее была буря. И в этом вихре Мансур то появлялся, то исчезал…

Она вместе с Абузаром Гиреевичем вышла из больницы. Когда сошли с трамвая, Гульшагида взяла профессора под руку. Тагиров был в черном драповом пальто, в каракулевой шапке. Он шел неторопливо, а Гульшагида, будь ее воля, летела бы как на крыльях. Многие прохожие узнавали Абузара Гиреевича и кланялись ему. На Гульшагиду они смотрели с некоторым удивлением, а иные и подозрительно.