Смерть по сценарию

— Пока нет, Марина, скажите, чтобы перезвонили минут через пятнадцать.

Она вышла, прикрыла дверь.

— Садитесь, пожалуйста, Игорь Павлович. — Леонидов кивнул на кресло напротив своего стола.

— Вот, значит, как и где работают коммерческие директора? — Михин оглянулся. — Теперь верю, что вы действительно занимаете эту должность в солидной фирме.

— А без атрибутов? Без стола, монитора и секретарши в приемной не смотрюсь? — Кабинет Сергеева так и остался тем безликим местом, в котором Леонидов ничего не изменил за несколько месяцев своей работы. На окружающую обстановку Алексей обращал мало внимания, главное, что она не раздражала, но Михин сразу же оценил дороговизну евроремонта и приличную офисную мебель.

— Я тут о вас справки навел, Алексей Алексеевич. Вы ушли из органов пять месяцев назад в моей должности и таком же звании, только не из РОВД, а из Московского уголовного розыска Москвы. И с хорошей репутацией ушли. О вас легенды ходят, мол, Леша Леонидов такие дела раскрывал.

— И что? Люди с министерских постов уходят, президенты переизбираются, но живут же после этого? Решение оставить карьеру — это не смертельно, поверьте. После этого можно не только выжить, но и достойно жить.

— Это уж точно — достойно. Вы на большие деньги польстились?

— Да. Польстился на большие деньги. О моей бывшей работе все?

— Это больная тема?

— Нет. Просто не заставляйте меня видеть в вас коллегу, я все-таки подозреваемый или уже нет?

— Подозрение с вас я не снимаю, хотя достаточно ясно понимаю, что если Клишина убили вы, то доказать это практически невозможно.

— Это еще почему?

— Ну, вы же знаете, на чем можно засыпаться, и постарались улики уничтожить. В доме все чисто, отпечатков ваших нет, следов грязной обуви тоже, никто вас не видел ни входящим в клишинскую дачу, ни уходящим из нее. Все-таки профессионал, чего уж тут.

В этом месте Леонидов чуть улыбнулся, вспомнив, как недавно ночью они с Барышевым, бывшим десантником, а ныне сотрудником вневедомственной охраны, весьма непрофессионально лезли в чужое окно. Да, ампулу из-под цианистого калия так просто раздавить каблуком где-нибудь в лесочке за пятьдесят километров от поселка, на обратном пути в Москву: никто и не узнает, с какого химико-фармацевтического завода она взялась. И свидетелей нет, кроме покойника.

— Вам весело, как я вижу?

— Грустно. Если я на Библии сейчас поклянусь, что не убивал никакого писателя и вообще не знал, что он заходил в мое отсутствие на дачу к жене, вы же мне не поверите? Что значат какие-то слова человека, не замеченного до сих пор ни в какой антиобщественной лжи, когда есть пуговица от рубашки и голубой, пахнущий духами жены платок?

— Ну отчего же? Я как раз вчера беседовал с вашей женой. Она, похоже, вообще врать не умеет, рассказала мне про школьный роман с Клишиным, про то, что он был мстительным человеком и ничего и никогда никому не прощал.

— Вы были у Саши?

— А что такого странного? Из-за нее же весь этот шум.

— И что заставило вас принять ее взгляд на Клишина? Ну, насчет Пашиной мстительности и злобы?

— Я время зря не терял, разговаривал кое с кем из его знакомых, надо же было узнать, писал ли он, основываясь на реальных фактах, или был мастер пофантазировать.

— И что вы узнали, Игорь Павлович?

— С детства не люблю литературу и, честно скажу, ни черта в ней не понимаю. Скажем, нормальный человек просто доложит: «Я вышел из дома и пошел на электричку». А сочинитель непременно выдаст: «Роса на траве блестела, что-то там тра-ля-ля-ля звенело где-то в воздухе, и вдали обязательно гудок паровоза и дым, похожий бог знает на какое мифическое животное». И в итоге из обычной двухчасовой поездки в вашу, допустим, деревню Петушки на поливку огорода выйдет лирическая басня о том, какое это счастье — просыпаться утром и топать черт знает куда по росистой траве. Весь этот бред и есть литература.

— А почему басня?

— Да потому, что все вышесказанное неправда. Все чепуха. Вот взять, например, этого писателя Клишина: врал он? Конечно врал! Все говорят, что

был он человеком особенным, а заключалась его особенность в том, что у Павла Андреевича был исключительный дар наживать себе врагов. У него не складывались ни с кем отношения: ни с женщинами, хотя он был красавцем; ни с издателями, хотя он, без сомнения, был талантлив; ни с друзьями, хотя многие хотели бы таковыми стать. Он был уникальным, умел говорить и говорил людям те вещи, которые они меньше всего хотели бы от кого-то услышать, и люди просто стали бояться с ним разговаривать и общаться.

В это время Марина Лазаревич приоткрыла дверь и внесла небольшой поднос с чашечками, банкой растворимого кофе и сахарницей. Михин прервал патетический монолог, уставившись на ее ноги, весьма высоко открытые короткой юбкой. Девушка не задержалась, из чего Алексей сделал вывод, что ей их разговор через едва прикрытую дверь неплохо слышен.

— Секретарша у вас, смотрю, весьма симпатичная девушка.

— И что?

— Как жена смотрит на это?

— Каждый день по телефону вежливо говорит ей «здрасьте». Ну, так что вещал людям этот писатель?

— Писатель? Ну да, мы о Клишине. — Михин наконец отвлекся от темы красивых ножек и продолжил мысль: — Я тут изложу некоторый итог, на основании того, что услышал от его знакомых. Павел Клишин просто не умел говорить и писать приятных вещей. Вернее, как утверждает один издатель, не мог себя переломить. Ведь не секрет, что идеальный вкус есть у единиц, а дорогие вещи покупают все, и все хотят подтверждения тому, что не зря потратили деньги. Попробуй скажи откровенно человеку, что он отвалил кучу бабок за дерьмо, — и наживешь себе врага на всю жизнь. Поэтому нужным людям обязательно надо врать, пусть даже тебя воротит от цвета их новой машины, а костюм за двести баксов смотрится на толстом брюхе хуже, чем на том же Клишине дешевые джинсы и футболка. Некоторые люди на комплиментах карьеру делают: не умей хорошо работать, умей хорошо врать начальству, кому не приятны дифирамбы в собственную честь? Даже очень умные директора и начальники попадаются на такой крючок просто потому, что боятся самостоятельно трезво оценить себя и своих жен, а Клишин умел замечать в людях все самое смешное, нелепое, их затаенные движения души, которые человек и сам от себя скрывает. У каждого есть больное место, так Павел Андреевич обладал необыкновенным даром сразу это место нащупать и просто из интереса туда тыкать: что будет? Было очень плохо: у писателя в итоге оказалась куча врагов.

— А как же талант?

— Так и талант был того же рода: Клишин изумительно описывал то гадкое, что так отлично замечал в людях.

— Значит, в моем случае я больше всего на свете боюсь, что жена мне изменит? — предположил Леонидов.

— Видимо, так, Вернее, вы ее наверняка очень любите, — любовь к ней и ее любовь ваша опора в жизни, а Клишину это показалось нелепым и смешным.

— И я действительно тощий и красноглазый?

— Ну, у каждого во внешности есть недостатки, идеальных пропорций в природе не существует, а на тех, что изредка попадаются, люди большие деньги зарабатывают. Вспомните свою работу в розыске: как описывали свидетели других людей? Например, спрашиваешь: «Кто к нему приходил?» Ответ: «Какая-то женщина в очках». Представляешь сразу тетку, смотрящую целый день телевизор или читающую книжки на диване под настольной лампой, а потом оказывается, что это ослепительно красивая девушка с отличной фигурой и белозубой улыбкой, но действительно в очках, хотя очки ей идут. Вы худой, пусть даже тощий, и глаза у вас воспалены от постоянного недосыпания, но брюха совсем нет, фигура стройная, волосы густые, черты лица правильнее. Перечисли все это — возникает сразу совсем другой образ. Вот из чего я делаю вывод, что Клишин мог просто описать события под тем негативным углом зрения, под которым он привык воспринимать окружающие события и окружающих людей.

— И кто же, по-вашему, его убил?