Смерть по сценарию

Демин снова отошел к окну, спиной оперся о подоконник, стоял, ждал, пока Леонидов выйдет. Алексей улыбнулся на всякий случай, как коммерческий директор, заключивший удачную сделку, и вышел в приемную, туда, где сидела Любовь Николаевна.

— Как Павлик? — спросил он ее.

— С моим сыном все в порядке.

— Пишет?

— Допустим.

— И что пишет?

— И стихи, и прозу, и пьесу какую-то написал. — Ей, похоже, нравилось разговаривать о сыне, Любовь Николаевна даже потеплела.

— А стихи его не дадите почитать?

— Зачем? Что вы хотите из них узнать?

— Интересно. А говорят, что на детях природа отдыхает.

— Это только если они видят, что делают их родители.

— Так не дадите?

Она достала из ящика стола несколько листков, отдала Леонидову.

— Спасибо, Любовь Николаевна. Не увидимся больше, так всего вам хорошего. — Он старался быть вежливым и хотел уйти из чьей-то жизни приятно и ненавязчиво. Но Любовь Николаевна промолчала, погруженная в какие-то свои воспоминания.

Он вышел, посмотрел на небо, заметив, что опять не будет дождя, и поехал домой. В голове было пусто, и снова пришло ощущение, что в его существовании кончился какой-то этап и со следующего дня все начинается заново, как очередное рождение. Леонидов всегда ставил в своей жизни такие жирные запятые, отделяя одну мысль от другой, эти мысли складывались в абзацы, и в итоге приходила к завершению глава, называемая еще одним годом жизни.

Сегодня он отметил это глотком вина, торжественно съел сырую сосиску в качестве жертвенного животного и стал копаться в кассетах, отыскивая что-то для души.

Звонок застал его у полки, он дернулся, посыпались коробки, и, ругаясь, Алексей потащил с аппарата трубку:

— Да?

— Ты чего злой?

— Барышев? Наконец-то! Где пропадал?

— Устраивал свою судьбу.

— Устроил?

— Почти. Меня зовут работать в детективное агентство.

— Что?! Сдурел! Ты знаешь, чем они занимаются? Выслеживают мужей по заказу ревнивых жен и наоборот. Тебе охота в этом копаться?

— Ну, дурная болезнь заразная. Значит, не одобряешь?

— Ты, конечно, рассчитываешь на мою помощь…

— Ты же голова, а потом, тебе, кажется, скучно.

— Да уж! Один тип сегодня так напугал: пригрозил, что рано или поздно меня обязательно шлепнут. Скука прошла, как гроза над городом, сразу захотелось мира, покоя и теплого домашнего очага.

— Помни, что у тебя есть я.

— Издеваешься? Там жена про тебя ничего плохого не думает?

— Она кино смотрит, а я просто последнюю фразу повторил.

— А… Я уж испугался. Серега, а может, передумаешь? На хрена козе гармошка, если у нее баян? Иди ко мне в охрану.

— Я свободы хочу. Осознал необходимость.

— Значит, опять полезем в чужие дома?

— Опыт есть. Компанию составишь?

— Я как мушкетер: один за всех.

— И все за счет меня. Отметим начало новой жизни?

— Да, у меня тоже есть повод.

— Что, с писателем разобрался?

— Да так… В очередной раз понял, что стену лбом не прошибешь.

— И как голова? Сильно болит?

— Значительно.

— Надо лечить.

— Когда подъедете?

— В субботу, как обычно, к двум часам. Как там жена?

— Здорова.

— Да я не о том.

— А то у нас с тобой проблема общая.

— Понятно. Ну, до субботы?

— Давай.

Теперь он понял, что от судьбы убежать невозможно, она все равно найдет способ заставить тебя служить тому, для чего ты на свет появился. Поэтому Леонидов достал из холодильника еще одну сырую сосиску и налил себе бокал вина, пощелкал по стеклу пальцем, любуясь, как заплескалась жидкость, похожая на рубин, рассыпая искры и капельками по стенкам сползая вниз, в терпкую ароматную влагу.

«Ну нет, яду я туда ни за что сыпать не буду, пусть мое время отмерит тот, кому по должности положено», — подумал Алексей и сделал большой глоток.

Эпилог

Примерно через месяц, в середине августа, Алексей Леонидов лежал на горячем пляже рядом с женой, метрах в десяти от них плескалось море, над Сашей парил полосатый зонт, рядом безжизненно валялись нагретые до точки кипения шоколадные люди, и самым заветным желанием надолго оставалась в сознании прохладная соленая вода. Сережка плескался у самого берега, Саша пыталась читать в своей сомнительной тени, Леонидов старался не думать, что через три дня опять окунется в раскаленный воздух столицы в своем костюме и жестяной коробке под названием «Жигули». Саша неожиданно спросила:

— А ты мне врал тогда или нет?

— Когда? — Ему лень было даже шевелиться, не то что отвечать на серьезный вопрос.

— О Соне, что у вас ничего не было?

— Не врал. — Инстинкт самосохранения был сильнее даже жары.

— Значит, ты никогда мне не изменял?

— Нет. — И это была правда.

— И не изменишь?

— Нет. — И это тоже была правда.

— Почему я тебя люблю?

— Потому что я тебя люблю. — Он перевернулся на живот и почувствовал, как солнце тут же впилось в спину, словно горчичник. — Жара какая. В воду хочешь?

— И никто не прочитает то, что написал Клишин?

— А по этому поводу я все время вспоминаю слова юного Павлика. Помнишь, мы вместе разбирали вслух?

«Вернется ведь, а? Или уже?»

— Ну, все когда-то повторяется, и люди похожие рождаются довольно часто. Ну что, купаться пойдем? — И Саша вылезла из-под своего зонта, поправив купальник на очень заметном теперь животике и осторожно, боясь поскользнуться, пошла к воде.

А еще через пару недель Леонидов случайно встретил Надю. Он вышел из небольшого ресторанчика в центре, где пришлось пообедать с хорошим знакомым, и пошел было к своим «Жигулям», когда его кто-то окликнул:

— Алексей Алексеевич!

Сначала он подумал, что это Соня: волосы подстрижены, пряди на концах совсем белые и топорщатся от лака, лицо в этой тщательно выстроенной раме, обтягивающие модные брюки, высокие тяжелые каблуки. Но в глазах ее еще оставалось что-то наивное, они словно спрашивали: «Ну и как я вам теперь?»

— Вас не узнать, Надя.

— А я вся теперь другая. Мы с Соней вместе живем, в нашей квартире. Вы мимо какого метро поедете? Нельзя немного девушку подвезти? — И девушка уверенно открыла дверцу машины, усаживаясь на переднее сиденье.

Леонидов без лишних слов уселся рядом, завел машину и услышал:

— А можно будет без «Алексеевича» и на «ты»? — И тут подумал с тоской: «Господи, ну зачем все это было? Это последний раз, когда я попытался влезть в чужую жизнь. Последний раз».