Страница 57 из 77
Девушка обогнула высокую разлапистую ель, остановилась. Из-под снега могучей глыбой чернел огромный камень. Потому и местность так называлась — Чёрный камень. Гордяна перевела дух и невольно загляделась.
На камень загляделась.
Камень стоял здесь всегда.
Из кощун и басней девушка знала, что кривичи жили здесь не всегда. Родовые предания говорили, что первые кривичи пришли в эти места лет триста тому. Альбо триста пятьдесят. И сам род насчитывал поколений десять, сама Гордяна была в роду одиннадцатой… стало быть, тоже лет триста — триста пятьдесят.
Камень стоял здесь уже тогда.
Взгляд девушки скользил по бугристой поверхности камня, покрытой трещинами и царапинами, привычно складывая их в узоры и выделяя знакомое…
Вот охотники с луками гонят тура… альбо зубра.
Вот человек в высокой шапке — князь альбо старейшина — потрясает копьём.
Вот бегут олени, запрокинув ветвистые рога на спину, отбивая такт острыми копытами.
Вот косматый индрик с длинным хоботом и тяжёлыми клыками-бивнями, грозно торчащими изо рта, разгоняет группу охотников и двое гибнут под его могучими ногами, сжимая сломанные копья. Ведуны как-то говорили, что и сейчас таковое зверьё в жарких странах живёт, только не косматое.
А вот и вовсе неведомый зверь — такой же косматый и почти такой же огромный, только с большим рогом на носу.
Гордяна смотрела полуприкрыв глаза, сквозь закуржавелые ресницы казалось, что маленькие фигурки движутся по чёрной поверхности огромного камня, древнего, как само мироздание. Ей казалось, что она слышит воинственные крики охотников, травящих добычу, топот оленьих копыт и свист стрел, трубный и грозный рёв индрика, вдруг резко переходящий в истошный визг обожжённого огнём зверя. Чувствовала противную вонь палёной шерсти, мешающуюся с запахом жареного мяса. Видела, как приплясывает, крутясь на верхушке камня, почему-то чистого от снега косматый жрец с бычьим черепом на голове, одетый в шкуры и увешанный костяными оберегами, потрясает резным посохом из цельного клыка неведомого зверя — уж не индрика ли?
И почти въяве почувствовала устремлённый на неё откуда-то с небес невероятно грозный взгляд высшего существа, могучего властелина. Взгляд, казалось, спрашивал — не впусте ли ты идёшь, дева… не тревожишь ли моих людей пустяками?
Гордяна подняла голову, запрокинула лицо к небу, глянула сквозь внезапно нахлынувшие слёзы. Сквозь небесную синеву, особенно густую в ясный зимний день, сквозь белые клубы облаков тонко проступало огромное лицо в густой бороде и с кривыми рогами, глядело сурово и строго.
И что она может ответить?! Она, потревожившая покой Чёрного камня ради собственной капризной любви, ради нарушения родовых запретов?
А может, Владыка прямо сейчас заберёт её к себе… и не в том ли его воля? И может не зря в роду дразнят? Владыка-то тоже медведь.
Гордяна упрямо стиснула зубы.
Нет!
Она не отступит!
Лицо Властелина дрогнуло и растаяло, медленно исчезло в облаках. А вместо него возникло иное лицо — женское. Прекрасное вечно юной красотой и вместе с тем умудрённое годами и даже веками жизни.
Великая Мать, вечно единая в трёх ликах — юной девы, зрелой женщины и мудрой старухи.
Девушке даже показалось, что женский лик чуть подмигивает — держись, девушка.
Борись за свою любовь!
— Мати-Лада… — прошептала девушка, прижимая руки к груди. Лик медленно растаял, точно так же, как и Велесов до того.
Гордяна вздрогнула и очнулась.
Руки закоченели, на ресницах замёрзли слёзы.
Сколько времени она стоит здесь, у этого камня, видока долгих веков, а то и тысячелетий?
Девушка решительно всхлипнула, утёрла глаза рукавицей и обогнула камень.
Тропинка, спрямляясь, пересекла широкую заснеженную поляну и упёрлась в низкие ворота. Из-за чуть покосившегося тына виднелась укрытая снеговым сугробом высокая кровля, а с перекладины над воротами зловеще скалился крупными жёлтыми зубами конский череп — пугал лесную нечисть.
Гордяна несколько времени передохнула, сотворила вокруг головы обережный круг и решительно двинулась к воротам.
Ворота были чуть приоткрыты.
Посреди широкого двора стоял чуть кривоватая изба без единого окна, зато по причелинам, полотенцами и балясинами высокого крыльца тянулась нарядная резьба — тут и солнце, и молния, и огонь, и всевозможное зверьё. Гордяна усмехнулась, сделала шаг от ворот, и тут со скрипом отворилась дверь. На крыльце возникла высокая седая старуха в едва накинутом на плечи пожелтелом от старости полушубке, костлявая потемнелая рука крепко сжимала тяжёлый резной дубец, более приличный мужчине в годах — дородному родовому войту альбо ведуну, а то и старому князю, будь такой в кривской земле. Пронзительно и внимательно глянула на девушку, несколько мгновений её молча разглядывала, потом сделала короткий приглашающий жест рукой — входи, мол. Поворотилась и ушла в избу, оставив дверь отворённой.
Надо было входить.
Избушка тоже была всегда.
Всегда сколько помнила Гордяна. И всегда, сколько знали её родители.
И ведунью Гордяна знала тоже. Всю жизнь.
Старая Летава жила здесь всегда.
Мало того, она была из их рода!
Когда-то давно, может лет двадцать тому, а может и сто лет жила в роду девушка Летава. Песенница и хохотунья, плясунья и затейница, собирала как-то девушка грибы. И дорожка вывела её сюда… к камню. Неведомо уж, что она видела альбо там слышала… а только воротилась домой молчаливая, на себя непохожая.
После того схватились родичи за голову — перестала девушка ходить на гуляния да честные беседы, подолгу в лесу пропадала. А однажды — пропала вовзят.
И только уже потом нашли охотники избушку у Чёрного камня. И встретили там Летаву. Только невесть куда пропала та песенница — была эта Летава мрачна и молчалива, зато хорошо знала все лесные травы и заговоры.
Гордяну вдруг разом охватила какая-то непонятная робость. Он закусила губу и понукнула сама себя — ну же! Чего же теперь-то стала? Мало не тридцать вёрст отмахать на лыжах и отступить на самом пороге — подобной глупости свет не видывал ещё.
Воткнула лыжи у крыльца, поднялась по чуть скрипящим ступенькам и переступила порог. В сенях было полутемно — только в отворённую дверь за спиной чуть сочился слабый свет. Гордяна обила снег с лаптей, прошла в жило.
В пояс поклонилась домовому, выпрямилась и огляделась.
Внутри было не так уж и темно — горели три светца, пламя приплясывало на сквозняке. Изба была не особенно велика, но порядок — на зависть иным. Гладко выскобленный и натёртый воском пол, ровные бревенчатые стены — янтарно-блестящие до воронцов, отмытые, и чёрно-блестящие выше. Середину избы занимал сколоченный из толстых досок стол, вплотную придвинутый к небольшой печи. На лавках вдоль стен — небрежно брошенные звериные шкуры — волчьи, медвежьи, рысьи. Немалое меховое богатство, уж Гордяна-то, дочь первого охотника в окрестностях, в шкурах толк понимала. Прямо над дверью — развесистые лосиные рога, увешанные пучками сохнущих трав. Из запечного пристально глядят чьи-то немигающие глаза, совсем непохожие на человечьи — кошка, домовой альбо какая-нибудь нечисть? Кто знает?
Хозяйка избы сидела в красном углу, прямо под тяблом, с которого сумрачно глядели лики домашних богов — сухая и прямая как палка, с морщинистым лицом. Казалось, и голос у неё должен быть такой же скрипучий, как старая осина альбо ёлка.
— Дверь-то притвори, полоротая, — неприветливо проскрипела старуха, и Гордяна невольно вздрогнула — надо же было так угадать… Притянула дверь, захлопнула поплотнее… — Проходи да сказывай, с чем пришла.
Девушка вдруг запнулась. А что говорить? Рассказывать, как волю всего рода ни во что поставила?
Ведунья цепко глянула на неё и вдруг усмехнулась.
— Ладно, не трудись… и так всё вижу, — ехидно бросила она. — Любишь.
— Люблю, — потерянно выдохнула Гордяна.
Летава криво усмехнулась.
— Оно и видно… — проскрипела она. — И через родовую честь переступить готова…