Ржавые листья

— Челноком здесь всё одно быстрее, — отверг Бакун. — Ты же вон, хоть и по важному княжьему делу, не пошёл конно горой, а на лодьях пришлёпал, хоть и против течения.

А ведь торгового человека не обманешь, — восхитился я про себя, не придав, впрочем, особого значения вести, — мало ли что бывает. И как тут же выяснилось, всуе…

За спиной глухо ударилась о вымол вторая лодья, доски сотряслись под ногами.

— Рухнет твой вымол когда-нито… — начал я, ожидая обычных стенаний мытника, что мол, где ж пенязи-то на починку взять.

— Да вон он, вестоноша-то, уже обратно скачет, — сказал внезапно Бакун. — Нет, не прибыльный ныне день. Одни княжьи люди только туда-сюда снуют.

Теперь и я уже слышал пробивающийся сквозь торговый гомон вымола дробный цокот копыт. Вершник на тонконогом быстром коне топотал по вымолу — под ним доски гнулись гораздо сильнее. Ох, и правда, шутки шутками, а вымол рухнет когда-нито.

Краем глаза я заметил около самого вымола лёгкий челнок-берестянку.

— На челноке прибыл? — спросил я у Бакуна.

— Вестоноша-то? — вытаращил мытник глаза. — Ты чего? Он вместях с конём на пароме приплыл.

И впрямь — вестоноша остоялся у края вымола, там, где причаливает паром. Тот пока что был на самой середине реки, неспешно шлёпая в нашу сторону.

Что ж меня тогда толкнуло вмешаться — посей час не ведаю.

— Эй, парень, — окликнул я вестоношу, подходя. За спиной у меня ненавязчиво держались трое кметей, что тоже почуяли что-то неладно, или просто по привычке за мной шли. — Кто таков?

— Вестоноша воеводы Слуда к великому князю, — без запинки ответил тот, весело качнув рыжим чупруном.

— Зовут как?

— Меня что ль? — удивился вестоноша — видно, такое ему было внове.

— Ну не меня же, — что-то мне в нём всё больше не нравилось, а вот что — убей, не смог бы ответить.

— Яруном люди кличут. А вот ты кто таков, что меня тут расспрашиваешь?

— А я гридень из дружины великокняжьей, Гюрятой Роговичем люди зовут. И чего ж ты, Яруне, не в ту сторону едешь? Князь-то ведь в Киеве.

— Да мне то ведомо, — пожал плечами вестоноша. — Я его видел.

— Видел, значит, — усмехнулся я. — А чего ж я тебя не видел? Я ныне весь день при княжьем дворе. И уж чего-чего, а вестоношу всяко увидел бы…

Помстилось мне или вестоноша слегка побледнел?

— Покажи-ка знамено своё.

Он вдругорядь пожал плечами и полез за пазуху. Рылся долго — мешала плеть, что болталась на правом запястье. Вытащил бересто, бросил мне прямо в руки:

— Гляди.

Я глянул на бересто, но краем глаза ухватил резкое движение тени, отпрянул… только то и спасло от неминучей смерти. Хлёсткий удар плетью по голове пришёлся вскользь, однако же ободрал кожу над ухом. В конец плети оказалась зашита свинчатка, в голове загудело, ноги подкосились. Я вдруг понял, что лежу на вымоле, опираясь на локоть.

Кто знает, может, вестоноша стоптал бы меня конём, только вои за моей спиной хлеб ели не зря. Хоть нелюбовь витязей-кметей к лукам и прочему метательному оружию и общеизвестна, тем не менее, пользоваться луками умеют все.

Скрипнула тетива, Ярун вздёрнул кона на дыбы, и стрела, пущенная кем-то из кметей, мало не до половины ушла в конскую грудь. Конь жалобно заржал, повалился на вымол, вестоноша кошкой спрыгнул на вымол и сиганул в воду. В воду, мнишь? Ан нет. Ярун упал прямо в челнок-берестянку, полоснул невесть когда обнажённым мечом по привязке, толкнулся от берега и схватил со дна челнока весло. Что-то неразборчиво завопил невдалеке незадачливый хозяин челнока. Всё это случилось невероятно быстро, наша третья лодья всё ещё даже не подошла к вымолу.

Кмети подхватили меня под локти, ставя на ноги, подали чистую тряпку — утереть кровь. Я оттолкнул заботливые руки:

— Прочь! Взять суку! Упустите — запорю… — хотя запороть-то я их как раз мог бы вряд ли, и они это знали.

Третья лодья уже разворачивалась, вёсла дружно ударили — сей час там было по двое на весле — лодья прыгнула вперёд, настигая челнок.

Челнок весит около пуда, лодья — пятьдесят пудов. Но на челноке одно весло, а на лодье — тридцать два. Считай, коль охота, кто догонит, или удерёт.

Кормчий на лодье что-то проорал, с райны упал парус, мгновенно ухватя в пазуху ветер. Лодья косо бросилась впереймы, и всем на берегу стало ясно — вестоноше не уйти. Ему это тоже было ясно, потому он не стал дожидаться, пока его забросают стрелами. Вскочил, ударил ногой по борту, вмиг перевернул хрупкую посудину и исчез по водой. Дно челнока тут же пробило пять или шесть стрел.

— Живьём брать! — гаркнул я, без особой, впрочем надежды на то, что меня услышат.

Лодья с разгона налетела на челнок, береста лопнула, челнок переломился пополам. Конечно же, под ним уже никого не было. Где этот сукин сын?!

Сукин сын обнаружился саженях в десяти вниз по течению.

— Телепни! — процедил я. — Долбни полесские.

Но уже с гадючьим присвистом рванулись стрелы — Ярун ещё не настолько далеко оторвался от лодьи, чтобы его не достал добрый составной славянский лук. И стрелы его достали. Следом за стрелами бросились арканы.

Лодья подкатилась к вымолу, и с борта донёсся крик:

— Мы его взяли, воевода!

Надо было бы их поправить — не воевода я пока. Да хрен с ними.

— Живьём брать надо было!

— Так живьём и взяли! — возразил всё тот же голос. — Глянь, воевода.

— Я не воевода, — поправил я, наконец.

С борта спустили весло. Меня ещё шатало, но не до такой степени, чтобы не пройти по веслу — новгородец я или нет? Потомок варягов или кто? Не то что прошёл — пробежал и вспрыгнул на борт.

Вестоноша лежал на носовой палубе, связанный арканом. Ранен он был в плечо — стрелу всё ещё не вынули.

— Добро, — процедил я, всё ещё утирая кровь с головы. — А теперь, друже, отвезите-ка его в Чернигов, да сдайте с рук на руки воеводе Слуду, пусть-ка расспросит его, какой такой вестоноша у него завёлся, что на великокняжьих гридей плетью со свинцом замахиваться горазд. Знает ли воевода такого?

Волчий Хвост уехал из Киева громко и грозно. Все, кто видел это, должны были это понять только однояко — воевода Волчий Хвост поссорился с великим князем и отъехал от него согласно древлему праву гридня.

Те, кто были сегодня на пиру, слышали, как он орал на Владимира Святославича; видели, как Военег и князь выходили, и оба вернулись насупленные, как сычи; видели, как гридень Волчий Хвост ушёл с пира раньше времени, не испросив дозволения у князя; слышали, что и здравицу он не Владимиру Святославичу объявил, а на память Святослава Игорича, хоть и знал, что не любо Владимиру, когда его с отцом сравнивают. Они должны были сделать первый вывод — воевода Волчий Хвост поссорился с князем и угодил в остуду.

Второй вывод должны были сделать те, кто видел, как воевода вернулся с пира домой, как пушил слуг и холопов, как подымал дружину и выезжал со двора, мрачный, как туча. Да ещё и Некрас, умница, подлил масла в огонь — Тернинка, с ним поговорив, выскочила на крыльцо в слезах. И теперь слуги и холопы понесут по Киеву те же самые вести.

Третий вывод сделает варта Жидовских ворот.

К воротам подлетели вскачь, и варта бросилась впереймы с копьями наперевес. Воротный старшой вскинул руки, что-то вопя про пропускную грамоту да проездное мыто. Дурак, нашёл с кого мыто справлять — с княжьих людей. Козарская камча, плеть с вплетённой в хлыст свинчаткой со свистом прорезала воздух и влепилась старшому в лоб. От расколотой головы его спас только вздетый на голову шелом. Уважал старшой правила — невзирая на жару, вздел шелом не в пример иным разгильдяям. Отлетев в сторону, он рухнул в пыль, Волчий Хвост рванулся дальше, мелькнуло нацеленное ему в грудь копье — народ в варте служил неробкий. Но сверкнуло нагое лёзо меча в руке дружинного старшого Самовита, косо срубленный под самой втулкой рожон закувыркался под конскими копытами.

Остальные вартовые решили не испытывать долю, с криками прянули в стороны, освобождая путь. Попутно вои Волчьего Хвоста опрокинули два купеческих воза, загораживая за собой проезд. Самовит накинул аркан на клин запора на цепном вороте, держащем воротное полотно. Всадники пролетели под каменным сводом и вырвались на волю, кметь дёрнул аркан, клин вылетел, и ворот с лязгом завертелся. Тяжёлое, набранное из дубовых брёвен и обитое медными листами с грохотом рухнуло сверху двухсотпудовой тяжестью, мало не придавив смельчака. С жалобным звоном лопнула цепь, теперь ворота не поднять обратно ещё часа два, пока цепь не перекинут через ворот и не склепают вновь. Воротная стража запомнит Волчьего Хвоста надолго, и сделает третий вывод — воевода уходил из Киева мало не с боем, стало быть, будет великому князю ратен.