Страница 77 из 78
Значит, опять порки, опять расстрелы, опять истошные крики баб и пронзительный плач детей.
Маленький товарный состав, в котором Бабушкин и его друзья везли оружие, на рассвете тихо, без сигналов вошел на станцию Слюдянка. Машинист привычно завел состав в отдаленный тупик. Уже начинался день, а Бабушкин распорядился днем не ездить.
Как только поезд остановился, Бабушкин откатил тяжелую, на роликах, дверь вагона и соскочил на заметенное снегом полотно.
Телеграфист Савин спрыгнул вслед за ним.
— Нет, нет! Все оставайтесь в вагоне, — приказал Бабушкин. — Охраняйте оружие!
Глубже надвинув папаху, защищая рукавицей лицо от резкого ветра, Бабушкин зашагал по путям к станции. Где-то рядом, пока еще невидимый, глухо гудел Байкал. Под порывами ветра тяжело стонал лес.
Бабушкин пересек несколько железнодорожных путей и остановился. Впереди, возле самого здания станции, стоял длинный поезд.
«Кто бы это? Уж не барон ли пожаловал?»
Бабушкин долго стоял на ветру, всматриваясь в таинственный состав. Около вагонов суетились фигурки, но издали Иван Васильевич не мог разобрать, кто эти пассажиры. А подходить ближе — рискованно.
Вдруг Иван Васильевич заметил: возле одного вагона группа людей выстроилась в шеренгу и за плечами сверкнули стволы винтовок.
«Так и есть — каратели!»
Иван Васильевич, резко повернувшись, быстро зашагал обратно к своему поезду.
«Что же делать? — на ходу беспокойно думал он. — Закрыть двери вагона и ждать? Может быть, каратели уедут? Или самим уйти в тайгу? Или дать полный ход — попробовать удрать?»
Бабушкин не успел решить, что предпринять, как вдруг из-за железнодорожной будки выскочили три солдата и бросились к нему.
Иван Васильевич прыгнул в сторону. Но один из солдат крепко ухватил его за воротник полушубка. Остальные уже были рядом.
— Товарищи! Бегите в тайгу! — крикнул Иван Васильевич, видя, что к их составу приближается другая группа карателей.
Но было уже поздно. Бабушкина и его товарищей связали одной веревкой и погнали к генеральскому поезду. Их втолкнули в теплушку к другим арестованным. Поезд двинулся и вскоре остановился на станции Мысовой.
Барон все еще сидел за картами, когда ему доложили о новых арестованных.
— Отобрано двадцать ящиков винтовок, — сообщил подпоручик Малинин.
После бессонной ночи, проведенной за картами и вином, барон был хмур и сердит. Голова подергивалась, ныла печень.
— Расстрелять! — своим обычным, «строевым» голосом приказал он, не отрываясь от карт.
Подпоручик вздрогнул.
«Боже! — подумал он. — Как это просто! Расстрелять — и все! Даже не узнав, кто эти люди, куда и зачем они направлялись. Боже, боже! И так поступаем мы, русские офицеры…»
Но вслух подпоручик ничего не сказал.
— Следовало бы допросить арестованных, — осторожно вмешался Евецкий.
— Вы, поручик, кисейная барышня, — отрубил генерал. — То-то говорят: стишки кропаете! Чего церемониться, — ясно, большевики! Впрочем, узнайте их фамилии…
Поздним вечером шестерых арестованных вывели на станцию. Их отвели вправо, на высокий, угрюмый, скалистый берег Байкала. Было темно. Глухо, надрывно выл ветер. Крутила пурга, швыряя в лица хлопья снега.
— Стой! — скомандовал князь Гагарин, когда арестованные подошли к раскачивающемуся на ветру станционному фонарю.
Бабушкин шел впереди товарищей. Он остановился и повернулся лицом к солдатам.
Иван Васильевич понимал: наступили последние минуты его жизни. Но он не просил пощады. Видя его спокойствие и стойкость, так же молча повернулись лицом к палачам остальные.
— Проверь винтовки! — раздалась команда князя Гагарина.
Бабушкин и его товарищи крепко взялись за руки.
— Постойте, постойте, князь, — вмешался Евецкий.
Красавец поручик не участвовал в расстреле. Но звериное любопытство толкнуло его выйти из вагона за князем Гагариным, чтобы самому увидеть кровавое зрелище и потом описать его в дневнике.
— Надо узнать фамилии! Для порядка.
— Узнавайте, если охота. Только живо!
Поручик Евецкий, нетвердо держась на ногах после крепкого баронского коньяка, подошел к расстреливаемым.
— Фамилия? — ткнув тонким стеком в грудь Бабушкина, спросил он.
— С убийцами не желаю знакомиться!
Ответ прозвучал хлестко, как пощечина.
— Ого! — пьяный поручик качнулся. — Видать, из идейных! Впрочем, оно и лучше: уйдете в могилу как псы. Даже ваших имен никто никогда не узнает.
— Нет! — Бабушкин с лютой ненавистью взглянул на поручика. — Вы умрете безвестно! А наши имена узнает и запомнит народ!
Поручик отшатнулся, словно его толкнул горящий взгляд Бабушкина.
— А не обидно умирать таким молодым? — С издевкой спросил он. — Пиф-паф — и вас нет. А солнце будет светить по-прежнему, и цветы благоухать, ручейки журчать..
— Не для вас! — выкрикнул Бабушкин. — И солнце, и цветы, и ручьи. Не для вас! Мы хозяева земли, а вы — паразиты!..
— Фамилия! — обратился поручик к слесарю Бялых.
Тот промолчал. Казалось, он не видел офицера.
Взгляд его был устремлен вдаль, туда, где, разметавшись в бреду на кровати, с черной слипшейся прядкой на лбу, раскинув тоненькие руки, лежал его сын.
«Ах, Володька, Володька! Так и не смастерил я тебе лыжи!»
И почему-то именно эти обещанные сыну лыжи сейчас особенно больно огорчали Бялых.
По примеру Бабушкина отказались назвать свои фамилии и телеграфист Савин, и Клюшников, и остальные товарищи.
Поручика передернуло: уйти в могилу безвестными — в этом чувствовался дерзкий вызов врагам, презрение к ним и к самой смерти.
Князь что-то коротко скомандовал, и солдаты подняли винтовки к плечу.
— Пли! — выкрикнул Гагарин.
Но вместо единого залпа из четырнадцати винтовок послышалось всего два глухих выстрела. Ни один из большевиков не упал.
Разъяренный князь с обнаженной саблей в руке подскочил к солдатам.
— Шомполов захотели! — дико ругаясь, закричал он.
— Ружейная смазка загустела… Мороз, ваше благородие, — оправдываясь, пробормотал один из солдат.
— Я те покажу смазку! — заорал Гагарин.
— Не грозись, ваше благородие! — усмехаясь, гневно воскликнул Бабушкин.
Он был без шапки. Густые хлопья снега падали на его русые волосы, на широкие усы. Голова его была белой, будто он вдруг поседел…
Бабушкин шагнул вперед, и Гагарин, словно испугавшись, невольно сделал шаг назад.
— Народ не запугаешь! И не убьешь! — высоким, звенящим голосом выкрикнул Бабушкин. — Народ победит! И он казнит вас, палачи!..
Винтовки в руках солдат заколыхались. Даже матерые каратели были потрясены бесстрашием неизвестного смельчака.
— Стреляйте же! — взмахнув саблей, взвизгнул князь Гагарин.
Но вновь вместо залпа раздались разрозненные выстрелы. Бабушкин и его друзья, держась за руки, по-прежнему стояли под мутным фонарем. Князь Гагарин наотмашь ударил кулаком по лицу крайнего солдата.
— Фонарь качается… Свет тусклый… Вот и пули летят не туда, — успокаивая князя, прошептал поручик Евецкий.
У самого у него судорожно дергалось левое веко. А хмель давно уже выветрился.
— Фонарь… Смазка… Не в этом дело, — тоже шепотом зло ответил князь. — Видно, и на наших молодцов подействовала большевистская зараза..
Сбоку, возле приземистого станционного сарая, он вдруг увидел подпоручика Малинина. Когда тот подошел, князь не заметил.
Подпоручик стоял, прижавшись спиной к дощатой стене. Его мутило. Нижняя челюсть у него тряслась. Встретившись взглядом с князем Гагариным, подпоручик закрыл лицо рукавом шинели и опустил голову.
— Баба, тряпка, — шагнув к нему, свистящим шепотом выкрикнул князь. — Ступайте прочь!
Малинин повернулся и, спотыкаясь, быстро пошел, почти побежал в темноту, все так же заслоняя лицо рукавом. Князь Гагарин, подполковник Заботкин, поручик Евецкий и еще два жандарма встали позади солдат, подняв сабли.
— Пли! — снова скомандовал князь.