Страница 56 из 78
Домохозяин внимательно слушал господина Шубенко, поддакивал, вздыхал, но страховать дом отказывался.
— На все божья воля, — говорил он, крестясь, и уходил.
Старичок был скуп и не хотел платить страховые взносы.
Бабушкин, помахивая папкой с крупными золотыми буквами «Феникс», неторопливо направлялся в центр города.
«Хитро хозяева подобрали название», — усмехнувшись, думал он.
Иван Васильевич как раз недавно по совету Ленина прочитал книжку о греческих мифах. Феникс — это птица, возрождающаяся из пепла. Название страхового общества как будто говорило всем: «Страхуйтесь! Если погорите, ваше имущество вновь возникнет после пожара, как чудесная птица феникс из пепла!»
Профессию Бабушкин выбрал очень удобную. Целыми днями колесил страховой агент Шубенко по столице. Не вызывая подозрений, заходил в любой дом, якобы страхуя имущество от огня, а на самом деле — устанавливал связи с революционерами, подготовлял собрания и стачки, распространял среди рабочих ленинскую «Искру».
Ленин поставил перед Бабушкиным трудную задачу.
В Петербургской партийной организации было много предателей; главные из них — «экономисты»[29].
Вождь петербургских «экономистов», студент Токарев, выбросил лозунг:
— Вышибить «искровцев» из руководства!
За это Ленин презрительно прозвал его Вышибалой.
Ильич в Лондоне не раз говорил Бабушкину:
— «Экономисты» — самые коварные наши враги: они таятся внутри партии и, прикидываясь революционерами, обманывают рабочих! Объявите им войну! Объедините всех искровцев! Разгромите Вышибалу!
Приехав в Петербург, Бабушкин пошел на явочную квартиру к незнакомому адвокату.
— Тетушка просила взять у вас «Войну и мир», — сказал он открывшему мужчине — невысокому, с длинными волосами. Вместе с густыми бакенбардами и большой бородой они обрамляли все его лицо.
Это был пароль.
— Пожалуйста. Тетушка забыла у нас эту книгу еще месяц назад, — любезно ответил мужчина.
Отзыв был правильный, и Бабушкин вошел в прихожую.
— Вы «хвоста» не привели? — спросил адвокат, накидывая цепочку на дверь.
— Кажется, нет. Двух извозчиков сменил, через проходной двор прошмыгнул.
— Тяжелые времена, товарищ Богдан, — сказал хозяин явки, проведя гостя в комнату. — Провал за провалом…
— Кто из руководителей уцелел? — спросил Иван Васильевич.
Адвокат назвал несколько фамилий.
— И все?
— Да, все.
Бабушкин покачал головой. Он знал: петербургская партийная организация переживает трудные дни, но все же не думал, что дело настолько плохо. А впрочем, все понятно: самые опытные, преданные «искровцы» — в тюрьме, а другие — неустойчивые, молодые — изменили Ленину.
— Давайте завтра соберем уцелевших, — предложил Бабушкин. — Надо потолковать.
На следующий день вечером на квартире у адвоката собрались «искровцы».
Бабушкин рассказал о поручении Владимира Ильича — разгромить «экономистов».
— Послезавтра они как раз устраивают собрание рабочих, — сказал адвокат.
— Где? — спросил Бабушкин.
— На Выборгской. Сам Токарев будет выступать!
«Удобный момент, — подумал Иван Васильевич. — Там можно при рабочих дать первый жестокий бой Вышибале. Да и познакомиться с ним мне уже пора…»
— Я пойду на их собрание, — сказал Бабушкин.
Один из товарищей стал отговаривать его: с Токаревым, мол, очень трудно спорить, особенно на таком большом собрании. Во-первых, студент необычайно речист. Говорит красиво, умно и так выразительно — любой адвокат позавидует. А во-вторых, Токарев очень начитан и память у него прямо-таки изумительная: наизусть приводит целые страницы из Маркса и Энгельса.
— Я, бывало, сцеплюсь с ним, — пожаловался Бабушкину его старый друг Никита Федоров — слесарь с Семянниковского завода. — Да где мне, полуграмотному!.. Хлещет цитатами, как нагайкой, спасу нет! А ведь ты тоже академий да университетов не кончал. Сомнет тебя студент!
— Да, образование у меня невеликое, — усмехнулся Иван Васильевич. — У студента-то папаша фабрикант: чего ему не учиться? А у меня отец солеваром был. Рос я, как крапива — без ухода и забот. Сызмала сам себе хлеб добывал. Тут уж не до науки.
Однако Бабушкин вместе с Никитой Федоровым все же пошел на собрание «экономистов».
Оно проводилось в квартире зубного врача. Врач был беспартийный, но «сочувствующий». Участники, кто завязав щеку платком, кто прижав ее рукой, поодиночке, под видом пациентов проходили в большую, хорошо обставленную приемную врача. В центре стоял огромный, точенный из ореха круглый полированный стол. На нем лежали газеты и журналы, чтобы больные, ожидая приема, не скучали. Вокруг по стенам стояли мягкие ореховые стулья с высокими резными спинками и большой кожаный диван.
Собралось человек тридцать: с разных заводов Выборгской стороны. В приемную все не вместились. Пришлось раскрыть обе створки широкой двери в соседнюю комнату — кабинет врача. Некоторые уселись там: возле белых шкафов со сверкающими никелем инструментами, на подоконнике (окно было затянуто шторой), а лысый пожилой наборщик даже сел в жесткое зубоврачебное кресло.
Бабушкин устроился возле бормашины, рядом с маленьким столиком, где на толстом стекле лежали белые гипсовые слепки челюстей. Никита примостился тут же.
Первым выступал Токарев — высокий, красивый юноша в студенческой форме. Золотистая, пышная грива волос, величаво откинутых назад, прямой нос, тонкие губы. Держался он непринужденно, как артист. И говорил тоже, как артист: то повышал голос и, встряхивая шевелюрой, вздымал руки к потолку, то уверенно и твердо чеканил фразы.
Друзья не зря предупреждали Бабушкина. Студент так и сыпал цитатами, мудреными словами, говорил он горячо, живо, и Бабушкин видел, что речь Токарева одобряется многими рабочими.
— Наша святая, главная задача — улучшить условия своей многострадальной жизни, — страстно говорил Токарев. — Наши дети голодают. Мы ютимся в грязных бараках. Мы требуем, чтобы заводчики увеличили зарплату рабочим. Прибавка — хоть копейка на рубль — важнее для мастерового, чем борьба за какие-то далекие неясные свободы. Лучше синица в руке, чем журавль в небе!
Едва Токарев кончил, Бабушкин попросил слова. Студент, откинувшись на стуле, с любопытством оглядел незнакомца, неловко пристроившегося возле колеса бормашины.
Бабушкин был одет в добротный черный костюм, в руке держал шляпу, под пиджаком у него виднелась манишка. Идя на собрание, «страховой агент Шубенко» не успел переодеться.
«Наверно, новоиспеченный интеллигент из рабочих», — подумал Токарев.
Выйдя к круглому полированному столу, стоящему в центре приемной, Бабушкин неторопливо положил шляпу, обернулся к Токареву и сказал:
— Представьте себе, господин студент, что живут два раба. В Древнем Риме, например. Измываются над ними хозяева-патриции. Заставляют с утра до ночи тяжелые камни ворочать. Бьют нещадно. Но при всем том одного раба кормят черным хлебом, а другого — белыми булками. Дозвольте узнать, господин студент, каким из этих рабов вы хотели бы быть?
Токарев откинулся на высокую резную спинку стула, выпустил колечко дыма и, улыбаясь, ответил:
— Я вообще предпочел бы быть не рабом, а свободным гражданином!
— То-то и оно! — сказал Бабушкин. — А рабочим вы советуете лишь бороться за белый хлеб, но притом на веки вечные оставаться рабами.
— Позвольте!.. — возмущенно перебил Токарев.
— Не позволю, — решительно отрезал Бабушкин. — Вы уже тут много говорили. И цитировали все подряд, к месту и не к месту. Кстати, зловредно цитировали.
— То есть как? — вскочил Токарев.
— Очень просто, — ответил Бабушкин. — Вот вы из Ульянова привели отрывок. — Бабушкин наизусть прочитал несколько фраз из статьи Владимира Ильича. — Вы этим хотели доказать, что Ульянов противоречит сам себе: то призывает рабочих к экономической борьбе, то почему-то набрасывается на вас, «экономистов». Но вы сжульничали, господин студент..
29
Экономистами их называли потому, что они говорили: рабочие должны вести только экономическую борьбу, то есть добиваться, чтобы хозяин увеличил им жалованье, снизил штрафы, уменьшил рабочий день. А политическая борьба — борьба с царем, с самодержавием, подготовка революции — рабочим, мол, ни к чему.