Страница 61 из 78
Опасения лейтенанта Бабакина были основательны. И для того чтобы с разведчицей не приключилась беда, ее стали ускоренно «вводить в курс дела». Инструктаж был самый обстоятельный. Объясняли, как войти в райцентр, куда податься, какой стороной идти, в какой переулок свернуть. Инструктировали Карасев и Гурьянов.
Прежде всего Конькова должна была посетить дом Елизаветы Морозовой, сестры партизана Исаева, являвшейся связной отряда.
Жила Морозова на юго-восточной окраине, и для того чтобы попасть к ней, нужно было пройти половину села.
Не знали, не ведали тогда еще партизаны о том, что в доме у Морозовой разместилось одна из гитлеровских подразделений.
Маше подробно описали внешность Елизаветы, дали пароль к ней: «Привет от брата Яши!» По этой фразе Морозова должна была понять, кто такая и откуда пришла к ней доселе незнакомая молодая женщина.
22 ноября 1941 года, ближе к полудню, Конькова отправилась в Угодский Завод. Командир и товарищ Маруси Вадим Бабакин напутствовал ее:
— Дело серьезное, Маша, очень серьезное. Один неосторожный шаг — и тебя схватят. Держись уверенно, спокойно. Не бросайся в глаза, но и не особенно прячься. Долго в райцентре не оставайся. Ну, а коли беда случится… — Бабакин посмотрел на стоявшую перед ним невысокую худощавую девушку с внимательными блестящими глазами и повторил: — Коли случится беда — крепись. Молчи. Помни о нас и жди нас. Мы тебя выручим… постараемся выручить.
Чтобы Конькова ни внешностью, ни костюмом не привлекала к себе внимания, ее одели в ветхую крестьянскую одежонку, низко, по-деревенски, повязали грубошерстный платок. В таком виде можно было идти.
Карасев и еще несколько партизан отправились проводить разведчицу до окраины Угодского Завода.
День выдался холодный и сумрачный. С утра выпал снег. Деревья стояли запорошенные, изредка стряхивая на землю большие пушистые комья. Поднялся ветер, и от его пронзительного свиста на сердце стало муторно и неспокойно.
Обогнув Ясную Поляну, осторожно продвигаясь лесными тропами, партизаны подошли к опушке леса. Несколько южнее в надвигающихся сумерках вырисовывались очертания первых домов села. Дальше Маруся должна была идти одна.
Молчаливые крепкие рукопожатия, и девушка вышла на дорогу. Она шла неторопливо и непринужденно, слегка наклонив голову. Партизаны долго следили за Марусей, и в сердце каждого из них росло чувство благодарности к этой приветливой девушке, спокойно и смело идущей в самое пекло.
Подойдя к окраине Угодского Завода, Маруся остановилась у первого дома и, повернув голову в сторону леса, стала разглядывать опушку. Это встревожило партизан. Что произошло?
Но, постояв несколько секунд, словно прощаясь с друзьями, Конькова свернула в сторону и вскоре скрылась из глаз. Сумерки, медленно накрывавшие село, мешали ей ориентироваться в незнакомой местности, но одновременно и помогали, спасали от посторонних взоров.
В разговорах с партизанами, во время инструктажа все казалось таким простым и понятным, а на поверку получилось значительно труднее и сложнее. Конькову пугала каждая тень, настораживал любой звук. Однако надо было идти спокойно, уверенно, не колеблясь, не вызывая у редких прохожих никакого любопытства.
Налево — маленький переулок. По обеим сторонам его стоят невысокие одноэтажные домики. Значит, сюда. Колодец у самого поворота — ориентир.
Маруся вошла в переулок и неторопливо двинулась вперед. Навстречу ей показалось несколько немецких солдат. Поравнявшись с девушкой, один из них, с сигаретой во рту, сказал что-то, видимо смешное или неприличное в ее адрес, и все солдаты громко заржали. Но удивительное дело: если раньше, до этого мгновения, до этой встречи, она волновалась, то сейчас стала совершенно спокойной. Откликнувшись на солдатскую шутку, она засмеялась и прикрылась рукавом своей рваной шубейки — будто застеснялась.
Немцы, громко переговариваясь, прошли мимо. Куда же ей идти дальше?
Возле одного из домиков копошилась стайка ребятишек Может, подойти к ним, расспросить? Но Маруся сразу же отказалась от этого намерения. Ребята зашумят, будут наперебой объяснять, вызовутся проводить, привлекут внимание немцев.
Медленной походкой Конькова прошла мимо дома, и почти в ту же минуту из-за угла показалась пожилая женщина с бидоном молока. Маруся негромко спросила:
— Скажите, где живет Лиза Морозова?
Глаза женщин встретились. Может быть, Коньковой только почудилось, а может, так и было, что прохожая глянула на нее с любопытством, но приветливо, дружелюбно.
— Прямо и налево. Второй дом по левой сторону.
Сказала и прошла мимо, не замедлив шаг, не оглянувшись.
Все чаще и чаще стали попадаться гитлеровские солдаты. Со всех сторон они, как и Конькова, к ее ужасу, шли почему-то к дому Морозовой, располагались неподалеку от него, разбивались на группы, курили, перебрасывались отдельными отрывистыми фразами.
Что делать? Свернуть некуда. Пройти мимо? А дальше что? Как быть с заданием? Ведь ее с нетерпением ждут друзья-товарищи. И надо же было случиться такому: именно в доме Морозовой — немцы.
Будто свинцом налились ноги девушки. Однако так же неторопливо и спокойно, как шла до сих пор, все тем же размеренным, ровным шагом она приблизилась к дому и посторонилась, пропуская офицера, который вышел на крыльцо и то ли разглядывал, то ли подсчитывал притихших солдат.
Изобразив на лице откровенное любопытство и даже приоткрыв рот, Маруся дождалась, пока офицер спустился вниз, и тогда, не оглядываясь, поднялась по ступенькам, помедлила секунду и толкнула чуть приоткрытую дверь.
В большой горнице, где она оказалась, было шумно. В воздухе плавал густой терпкий дымок от сигарет. Вокруг стола сидело пять человек, одетых в военную форму, но с неизвестными Марусе знаками различия. (Уже потом она узнала, что это были младшие немецкие офицеры).
В углу возле печки, стояла женщина и разжигала огонь.
Конькова сразу узнала Лизу. Партизаны описали ее очень точно: немолодая, среднего роста, с седеющими волосами, с оспинками на лице, с небольшой, чуть приметной белой полоской от шрама возле левой брови.
Немцы прекратили разговор и оглянулись на вновь пришедшую. Доля мгновения решила все, и Маруся поняла это. Она стремительно подбежала к Морозовой, расцеловала ее в обе щеки и проговорила тихо, так, чтобы не слышали наблюдавшие за ней немцы:
— Лизанька, здравствуй! Привет тебе от брата Яши!
И Лиза поняла. Она крепко обняла девушку задрожавшими руками, обрадованно закивала головой начала быстро, быстро говорить о всякой всячине: о том, что ребята стали непослушными и носятся везде, как угорелые; что засолить огурцы так и не пришлось; что сама она простужена «и в груди все болит и болит»…
Один из немцев, невысокий толстый, поднялся из-за стола, шагнул к женщинам и бесцеремонно пальцем поднял кверху подбородок девушки.
— Вер ист дас?
— Племянница, — улыбаясь, ответила Лиза. — Из Корсакова!.. Трудно ей, одна осталась, всех на войне поубивали. Вот так и живет, горемычная, перебивается. — Лиза, всхлипнула, вытерла фартуком глаза, и Конькова даже удивилась и обрадовалась ее находчивости, смелости, хладнокровию.
Продолжение разговора грозило смертельной опасностью, но, к счастью, он был прерван. За дверью послышался повелительный резкий голос. Немцев вызывали на вечернюю поверку.
Гитлеровцы заторопились и, толкаясь, стали выходить наружу. Последним вышел толстый немец. На прощанье он фамильярно подмигнул Марусе и тяжелой рукой хлопнул ее по спине.
Женщины остались одни.
Ненавидящим взглядом проводила немцев Морозова. Но когда Конькова хотела ее о чем-то спросить, она приложила палец к губам и сказала нарочито громко:
— Где же это сынок запропастился? Пойдем поищем… Совсем мальчишка от рук отбился.
Уже на задах, за огородом Морозова рассказала, что в ее доме ночует офицер, командир комендантской роты. Каждый вечер в пять часов возле дома происходит проверка. Лиза предупредила, что если через полчаса Марусю увидят, то ее обязательно задержат, так как с наступлением темноты местным жителям строго-настрого запрещается выходить из дома.