Пароль — Родина

— В доме никого, — прошептал Исаев трясущимися губами, сдерживая бившую его нервную дрожь. — Пусто. На дверях замок.

— А семья? — невольно вырвался у Карасева вопрос. Что мог на него ответить Исаев? Он так хотел застать свою семью. Где она? Что с ней?

Да, это была первая неожиданность, с которой пришлось столкнуться разведчикам, первая поправка к плану, который казался ясным и вполне выполнимым.

Но раздумывать некогда. Надо что-то делать.

Карасев сжал локоть Исаева, желая подбодрить его, и спросил:

— Пролезть в дом можно?

— Можно.

— Тогда веди!

Подойдя к домику — он теперь выглядел заброшенным полуразрушенным сараем, — партизаны обошли его вокруг и остановились под окном.

— Замка не снимать, — распорядился Карасев. — А ну, Исаев, разыщи вход, быстро!

Исаев нащупал в темноте какую-то задвижку, открыл ставни, и разведчики один за другим влезли внутрь, после чего хозяин дома снова закрыл окно и поставил задвижку на свое место. Минуту-другую все сгрудившись стояли в комнате, не решаясь сделать и шага, чтобы не зацепиться за мебель и не нарушить тишины. Глаза постепенно привыкли к темноте, и вскоре можно было различить деревенскую печь с полатями, стол, скамейку, шкафчик для посуды, железное корыто для стирки белья, старые валенки в углу…

Партизаны очень устали, продрогли, и каждому хотелось поскорее прилечь хотя бы на пол. Но все ждали распоряжений командира.

Пошептавшись с Исаевым и Лебедевым и точно определив расположение комнат и мебели в доме, Карасев распределил силы своего небольшого отряда так, чтобы он в любой момент мог обнаружить опасность и был готов к обороне, к бою. На чердак поднялся младший лейтенант Лебедев и залег возле маленького слухового окошечка. Вниз он спустил веревку, чтобы пользоваться ею в случае необходимости как сигналом. Конец веревки Карасев привязал к кисти своей левой руки. Легкое подергивание веревки должно было означать: «Внимание! Наблюдаю!» Резкий рывок означал приближение опасности.

Алексей Новиков и Василий Домашев расположились в сенях, возле входных дверей, запертых снаружи на замок. Карасев с Исаевым и Челышевым остались в жилой комнате, предварительно замаскировав окна попавшимся под руку тряпьем и мешками. Лебедеву и Челышеву было приказано дежурить и прислушиваться, что делается в поселке.

Наступила ночь. Пошел мелкий холодный дождь. Шум в поселке затих, только изредка слышалось гудение автомобильных моторов да раздавались чьи-то негромкие возгласы — очевидно, перекликались немецкие часовые.

Карасева клонило ко сну, но роившиеся в голове мысли каждый раз прогоняли дремоту, и он с удивлением ловил себя на том, что лежит на кровати с открытыми глазами и рассуждает сам с собой. О чем? Правильно ли он поступил, забравшись в этот пустой дом, куда в любой момент могут нагрянуть немцы? Что конкретно удастся выяснить, сидя взаперти? Может быть, послать кого-либо из разведчиков в село? Но куда, к кому? К Елизавете Морозовой, Нине Токаревой, к учителю Лаврову? Имеет ли он право сейчас рисковать хотя бы одним человеком из группы и ставить под удар подпольщиков в селе?

А дождь все стучал и стучал по крыше. Казалось, ветер продувал домик насквозь, хотелось завернуться в одеяло, в шинель и крепко заснуть, ни о чем не думать. Но сон, как назло, не приходил.

Рядом шевелился и непрерывно вздыхал Исаев. Карасев понимал, как тяжело тому.

— Ты не вздыхай, не отчаивайся, Яков Кондратьевич, — после мучительного молчания прошептал Карасев. — Жена куда-нибудь переехала с ребятишками. Найдется.

Исаев не ответил.

— Может, утром узнаем что-нибудь, — продолжал Карасев. — Спи… Спи…

Но лейтенант был уверен, что Исаев тоже не заснет. И действительно, спустя секунду-другую тот не то спросил, не то сам ответил на свои тревожные мысли:

— Неужто убили? Семья партизана. Вполне может случиться…

Карасев промолчал. Какой ответ мог дать он Исаеву!

А как там на чердаке Лебедев? Небось одному не очень весело.

Ступая на цыпочках, Карасев поднялся на чердак и присел рядом с Лебедевым. Тот лежал на боку, прислонив голову к стене возле слухового окошечка и прижав к себе обеими руками винтовку.

— Все в порядке?

— Какой же порядок? — с горечью ответил Николай. — Таимся, прячемся. В собственный дом открыто войти не можем.

— Что делать, — вздохнул Карасев. — Война!

— Ничего. — Лебедев даже скрипнул зубами. — Придет время, они тоже ночью будут вокруг собственных домов кружить. Придет такое время.

— Придет! — как эхо, отозвался Карасев, и они замолчали, каждый занятый своими мыслями.

Через полчаса Карасев спустился вниз и снова прилег отдохнуть. До рассвета оставалось немало времени. Все-таки ему удалось, наконец, задремать на два-три часа. Проснулся он от прикосновения руки Челышева. Бледный, с испуганными глазами, тот поманил командира к окну. Карасев прильнул к щели в окне и в серо-свинцовых полосах рассвета увидал, что метрах в 50—60 от дома расположились две немецкие походные кухни. Они еще не дымились. Возле них стояли, приподняв воротники шинелей, два солдата — часовые.

Появление походных кухонь и встревожило, и обрадовало Карасева. Плохо, конечно, что здесь, неподалеку от исаевского домика, будут разгуливать немцы. Но зато есть возможность подсчитать или хотя бы приблизительно определить численность гитлеровцев, а может быть, даже разобраться в родах войск.

Карасев приказал всем находиться наготове на своих местах, а сам поудобнее устроился у оконной щели и стал наблюдать. Утро приближалось медленно и неуверенно. Томительно тянулось время.

Наконец пришли повара, и вскоре из кухонь потянуло дымком. А еще через некоторое время к кухням строем подошли солдаты — не меньше роты. По всем признакам, это были пехотинцы. Переговариваясь и звякая котелками и ложками, они получали пищу и тут же, кто стоя, кто присев на корточки или подложив вместо сиденья куски дерева, с аппетитом поглощали ее. У Карасева невольно появилась во рту слюна: захотелось горячих щей.

Неожиданно кровь ударила в виски. Лебедев трижды резко дернул за веревку. Несколько гитлеровцев, наполнив котелки, направлялись к домику Исаева. Разведчики затаили дыхание. В абсолютной тишине, когда слышны удары собственного сердца, а каждый скрип половицы ощущается как громкий стук или взрыв, явственно прозвучал срывающийся голос Челышева:

— Товарищ лейтенант… пора стрелять…

Нетерпеливый, взволнованный Челышев терял контроль над собой и мог погубить всех.

Карасев повернул к нему злое, напряженное лицо и повелительным шепотом отрезал:

— Молчать!.. Без приказа не стрелять… Приготовить гранаты…

Челышев вытянулся, и Карасев даже испугался, что разведчик сейчас прищелкнет каблуками сапог и громко повторит приказание. Но Челышев уже справился с собой и молча застыл возле второго окна, держа наготове винтовку.

Гитлеровцы подошли вплотную к дому, расселись на завалинке и на ступеньках. Сквозь стены слышно было, как жадно солдаты хлебали и чавкали, изредка бросая короткие реплики и удовлетворенно рыгая.

Ближе всех сидел белобрысый солдат в каске, с автоматом на шее. Хлебая варево, он блаженно закрывал глаза, и, когда, сделав натужный глоток, открывал их, они с явным огорчением глядели на пустеющий котелок. Солдат что-то бормотал про себя и с сожалением покачивал головой.

Карасев уже видел гитлеровцев. Первый раз тогда, в 1939 гиду, с моста через Сан они казались издали механически марширующими и совсем неопасными фигурками. Второй раз, 22 июня 1941 года, он столкнулся с ними в бою на берегу Прута. Они принесли войну, огонь, смерть… Высокий долговязый офицер упал с первого же пистолетного выстрела, а солдаты, истошно выкрикивавшие непонятные слова, бежали обратно в воду, к своим лодкам. Сейчас, в третий раз, Карасев видел вражеских солдат совсем близко и мог разглядеть и обмундирование, и выражение лиц, и голодный блеск в глазах, и грязные руки, державшие ложки и ломти хлеба. Он слышал чужое дыхание, чужой язык, хриплый кашель, короткий самодовольный смех… И ему, как и Челышеву, нестерпимо захотелось просунуть в щель дуло автомата и полоснуть огненной строчкой эту чужеземную фашистскую сволочь, рассевшуюся здесь, на подмосковной земле. Но разум говорил: нет, жди, молчи, наблюдай!..