Страница 75 из 82
Несмотря на то что Лавкрафт не имел в виду лично Говарда, его сверхчувствительный друг по переписке упорно принимал все подобные утверждения на свой счет. В ответном письме Говард яростно доказывал, что физическое развитие важно для любого человека, который, подобно ему самому, вынужден бьш время от времени выполнять тяжелую физическую работу, например, таскать тяжелые снопы сена или задавать корм животным. Хотя, на самом деле, Говард не бьш особенно искусен в обращении с инструментами и не слишком много работал дома и в саду.
Спор разгорался, так как Лавкрафт с абсолютным равнодушием относился к увлечениям обывателей, а Говард обижался на то, что его друг делает абстрактные обобщения. После одного особенно резкого ответа на доводы Лавкрафта Говард попытался исправить свою ошибку:
•Дело в том, что я писал это письмо, пребывая в том ужасном состоянии духа, которое иногда — к счастью, не очень часто-— прямо-таки наваливается на меня. Если мной овладевает такое настроение, я не вижу впереди ничего хорошего, и основное чувство, которое я испытываю в такие моменты,— это слепая, бешеная ярость, направленная на все, что оказывается на моем пути. Хотя это, конечно, не означает ненависти к какому-то конкретному человеку. В такое время я — никудышный и невежливый собеседник. В такие периоды я стараюсь избегать любых контактов с людьми, чтобы не оскорбить кого-то своим поведением…•
Говард считал, что подобная смена настроений досталась ему в наследство от кельтских предков, но вряд ли его ирландские предшественники отличались столь же буйным нравом.
Несмотря на то что Лавкрафт, который был необычайно тактичным и предупредительным по отношению к людям, обычно забывая их выходки, никогда не опускался до злобных или язвительных насмешек над своим другом по переписке, –Боб-Два Ружья– продолжал принимать многие из его замечаний на свой счет и приходил из-за этого в ярость. Надо сказать, что Говард вообще все воспринимал близко к сердцу и в ряду его многочисленных добродетелей не числились объективность и беспристрастие.
В течение всего 1933 года жизнь Говарда казалась спокойной, рутинной и лишенной особых событий. Он сидел дома и без устали колотил по клавишам пишущей машинки, печатая рассказы; посещал множество боксерских и футбольных матчей; совершал вместе с выздоравливающей матерью прогулки на автомобиле. Он слушал те общеобразовательные передачи, которые мог поймать по своему радиоприемнику,— выступления Ирвина Шоу, Мохандаса Ганди, Сакса Ромера, Джорджа Уильяма Рассела и Александра Вуллкотта; наслаждался чтением пьес Мольера, Шекспира и Софокла, музыкой Бетховена, Листа и Вагнера. Жаль, что у Говарда не было возможности полностью удовлетворить свою тягу к знаниям. Несмотря на утверждения, что он — простой человек с обывательскими интересами, очень вероятно, что Роберт, если бы у него была такая возможность, наслаждался бы самыми изысканными удовольствиями.
Говард по-прежнему проглатывал огромное количество книг. В это время внимание Роберта особенно привлекло одно произведение— автобиографический роман его друга по переписке Дерлета, называвшийся •Весенний вечер•; начатый в 1930 году, роман был опубликован лишь через 11 лет. Там повествовалось о любви молодых людей из Висконсина: юноша, воспитанный в католической вере, влюбляется в юную протестантку, но им не суждено быть вместе из-за яростного сопротивления родителей.
Так как литературные вкусы Говарда были прямо противоположны реалистической буколике Дерлета, остается только гадать, не отражает ли интерес Роберта к роману настроения самого писателя, тяготившегося постоянным давлением со стороны родителей.
В конце марта 1933 года Роберт усадил мать в свой •шевроле• и отправился в Остин, а потом в Сан-Антонио, чтобы избежать весенних песчаных бурь, характерных для того района, где они жили. В течение нескольких недель, пока жара не заставила их вернуться в Кросс Плэйнс, ему приходилось выносить общество друзей Эстер Говард. Роберт не сожалел об отъезде, потому что неделя, проведенная в любом городе, вызывала у него ощущение, будто он •находится в клетке или в тюрьме•.
В течение следующих месяцев Говард предпринял еще несколько поездок. Трижды он ездил в Даллас по делу, о котором не упоминал в своих письмах. На пути домой Роберт проехался по штату, разыскивая исторические ценности на месте разрушенных военных гарнизонов и заброшенных фортов. Он также несколько раз ездил со своей матерью по соседним графствам, а однажды поехал в Стэмфорд, расположенный в 135 милях от Кросс Плэйнс, чтобы посмотреть на ежегодное родео. Затем, после Рождества, он отправился в ту неудачную поездку, что закончилась аварией после столкновения с флагштоком.
Весной 1934 года усердие Говарда, регулярно писавшего письма, было возмещено сторицей. В поддень 8 апреля в дом Говардов на –форде– модели А приехали Хоффман Прайс и его жена Ванда, которые направлялись из Оклахомы в Калифорнию. Прайс, стремившийся восполнить недостаток средств, подрабатывая механиком в гараже, специально изменил маршрут, чтобы встретиться с другом по переписке. По дороге с супругами приключился непредвиденный случай.
Прайсы ехали всю ночь и пересекли мост, ведущий в Техас через реку Ред Ривер почти сразу после восхода солнца. Измученный долгой дорогой, Прайс попросил Ванду зажечь для него сигару. Как только она откусила кончик сигары и зажгла спичку, из кустов появился отряд помощников шерифа и остановил машину. Увидев женщину, зажигающую сигару, они подумали, что им попалась знаменитая преступная пара — Клайд Бэрроу и Бонни Паркер, которых разыскивали по всему штату. Изумленные молодые супруги предъявили свои документы, после чего продолжили свой путь по направлению к Кросс Плэйнс.
Так как точная дата их приезда была неизвестна, Боб Говард уехал из города. Его родители встретили Прайсов очень приветливо. Миссис Говард предоставила в распоряжение гостям свою собственную спальню и проводила туда сонную Ванду. Эду Прайсу не так повезло: ему в течение нескольких часов пришлось отвечать на расспросы д-ра Говарда, который хотел знать все о писательском труде и издательском деле; о Сибери Куинне, Лавкрафте и других писателях, публиковавшихся в •Сверхъестественных историях•; а особенно о том, почему Роберту не платили вовремя за его рассказы.
Прайс отвечал ему так: •Доктор, всех нас обсчитывают. Поверьте, никто не пытается строить козни именно против Боба. Ну да, Райт — редактор и Спренджер — главный издатель, получают зарплату регулярно, но мы, писатели…•
После ужина Айзек Говард снова приковал Прайса к стулу своим магнетическим взглядом и продолжал допрашивать его, в то время как измученный молодой писатель безуспешно пытался подавить зевоту.
Агрессивные, напористые манеры доктора произвели на Прайса неизгладимое впечатление. Много лет спустя он писал: •Иногда мне в голову приходила совершенно безумная мысль — что отец, а не сын должен был бы стать писателем. Я не могу вспомнить ни одного человека, у которого были бы такие пронзительные глаза, как у доктора Говарда: ясные, холодные, голубые, живые, они как бы дополняли его голос и жесты. У него были белоснежные волосы, кустистые брови и резкие черты лица…• Нам повезло, что Прайс отличался не только наблюдательностью, но и превосходной памятью; благодаря предоставленной им информации, мы смогли получить ценные сведения о сложных взаимоотношениях между членами семьи Говардов.
На следующее утро во время завтрака появился Боб, который приехал уже после того, как гости заснули. Прайс вспоминает, что он бьш –высоким, крепким, как бы возвышающимся над всеми — квадратное загорелое лицо, широкая грудь, короткая толстая шея; словом, настоящий мужчина. Выражение его лица оставалось невозмутимым, флегматичным до тех пор, пока он не протянул свою большую руку, улыбнулся и заговорил. Спокойное дружелюбие в его голосе было для меня неожиданным…-