Золото и мишура

— Знаете, капитан, у вас такая элегантная манера изъясняться. Когда-нибудь вы должны написать мемуары под названием «Сорок лет в нептуновой отрыжке».

Выбривая горло, Скотт, как смог, ухмыльнулся.

— Мне нравится это название.

— Я разговаривала с отцом. Он рассказал мне о том самом бизнесе, которым вы двое намереваетесь заняться. Так вот, хочу вам высказать свое отношение ко всему этому. По-моему, это отличная мысль, и какие бы отношения ни были между вами и мной, я вовсе не хотела бы, чтобы они повлияли на отношения между вами и моим отцом.

Эмма все это время не отрываясь смотрела на широченные плечи Скотта и его мускулистую спину, и ей нравилось то, что она видела.

— Разумеется! Как я вам вчера говорил, бизнес и любовь решительно не сочетаются друг с другом. И я говорю так вовсе не потому, что между вами и мной было много любви. Знаете, я чертовски старался, чтобы понравиться вам, но ведь я вам совсем не нравлюсь, ведь так?

Закончив бриться, он вытер бритву, затем сполоснул водой лицо.

— Вы столько сил потратили, чтобы сделать мне предложение, — сказала Эмма, — а потом отступились от своего предложения. У меня, собственно, и возможности-то узнать вас не было.

— О, так, стало быть, вы полагаете, что я отступник?

— А как же еще вас можно назвать?

— Ну, видите ли, у меня есть гордость, и негоже о ней забывать. Я сделал вам предложение с чистой душой, а вы в ответ хоть и весьма витиевато, однако же вполне доходчиво дали мне понять, чтобы я засунул его себе в одно место.

— Только не нужно говорить грубостей.

Отбросив полотенце, Скотт подошел к ней и ухватил ее за руки повыше кисти.

— А вот вам, значит, грубость не возбраняется? — мягко сказал он.

И прежде чем Эмма успела хоть что-нибудь ответить, его губы прижались к ее губам. У Эммы голова пошла кругом, и, не отдавая себе отчета в собственных действиях, она принялась отвечать на его поцелуй. От него слегка пахло мылом, оставшимся на коже после бритья, но Эмму сейчас более всего возбуждала животная сила Скотта, в то время как руки ее ощущали мягкую гладкую кожу его спины. Когда он принялся расстегивать пуговицы на ее платье, Эмма даже не попыталась оказать хоть какое-то сопротивление. Лишь только затем Скотт оторвал губы.

— О, чертовы женщины, вы столько всегда тряпок на себя надеваете, что семь потов сойдет, прежде чем доберешься до тела! — сказал он. — Ты разденься, а я пойду запру дверь.

Впервые в жизни Эмма решительно не знала, что ответить. Она уставилась на него, тогда как Скотт запер дверь каюты, затем стянул кальсоны. При этом он, освободив одну ногу, некоторое время стоял, как цапля, стаскивая их с другой. И опять-таки Эмма не нашлась, что сказать, лишь рот раскрыла от изумления.

— Только не притворяйтесь, мадам, будто вы никогда прежде не видели голого мужчину, — сказал он. — Если, конечно, Арчер Коллингвуд не сделал вас беременной, не снимая брюк. Но мне что-то не верится в это. Ну так как? Разденетесь сами, или же прикажете сорвать с вас одежду?

При этих словах Эмма быстренько расстегнула пояс, положила его на бархатное кресло, затем освободилась от платья.

— У вас не достанет мужества взять меня силой, — сказала Эмма.

— Спорный вопрос, тем более, что вполне очевидно, что насиловать вас мне не придется.

— Не уверена, что вы отважились бы в приличном обществе произнести вслух это отвратительное слово.

— Ну, раз уж на то пошло, наше общество с каждой секундой становится все менее приличным.

Его зелено-голубые глаза не пропускали ни малейшей детали, глядя на нее. Эмма сняла с себя две последние юбки и осталась в одной лишь рубашке и белых панталонах с оборочками.

— Ну же! — поторопил он. — Ожидаю увидеть завершающий этап.

— У вас мораль мартовского кота!

— Совершенно верно. Впрочем, как и у вас. Или вы будете сейчас говорить, будто бы девичья скромность не позволяет вам обнажиться перед представителем противоположного пола? Если так, то смею заметить, что вы зашли уже слишком далеко, чтобы подобный аргумент звучал мало-мальски убедительно.

— Ваше отношение мне кажется возмутительным, а ваша неимоверная грубость лучше, чем что бы то ни было, доказывает, что вам не дали решительно никакого воспитания, — сказала она, снимая панталоны.

Он рассмеялся.

— Вот в этом вы совершенно правы, дорогая. Действительно, мне не дали никакого воспитания, но я люблю воспитывать других. А теперь должен признаться, что ноги у вас настолько стройные, что подобных им я, пожалуй, и не встречал. Скрывать их под одеждой — это просто стыд и срам! До чего же все вы, женщины, глупые: надеваете на себя уйму всяких юбок и всего такого. Но насколько я могу судить, подарочек мистера Коллингвуда потихонечку начинает обозначаться. Или, может, это наша еда такая питательная?

Эмма нахмурилась: она слишком хорошо знала, что все ее юбки стали ей тесны.

— На вашем месте в подобной ситуации я вовсе не стала бы упоминать Арчера Коллингвуда, — сказала она.

— Великий банковский грабитель. Без сомнения, он из тех, кто крадет у богатых, чтобы затем отдать украденное бедным?

— Именно это он и сделал, с той лишь разницей, что бедным оказался он сам! И вообще, он очень добрый и милый — к сожалению, именно этих качеств недостает вам.

— Клянусь Богом, Эмма, я буду трахать вас до тех пор, пока вы не забудете о самом существовании Арчера Коллингвуда!

Ей был отлично известен смысл глагола «трахать», но другое дело, что употребление этого слова так вот запросто, в ее присутствии, произвело на нее впечатление разорвавшейся бомбы.

— Какое омерзительное слово!

— Поверьте, вы забеременели вовсе не от слова!

Скотт поднял ее на руки, перенес на постель и осторожно уложил на спину. Эмма не отрываясь смотрела на него. Его возбудившийся пенис стал подобен симитару — кривой турецкой сабле, и Эмма была более чем поражена его размером. Скотт забрался на постель и оказался на Эмме.

— Ты прямо-таки колдунья, — прошептал он, — но прекрасная колдунья…

— Более красивая, чем Чинлинг?

— Умираешь от любопытства, так? Я лишь могу сказать, что если она сравнима с лунным светом, то ты — со светом солнца! Не знаю, удовлетворит ли тебя подобный ответ.

— Нет.

— И тем не менее на данный момент ничего иного я не скажу. Сейчас я занят другим.

Он лег на Эмму, его широкая грудь, поросшая рыжими волосами, прижалась к ее груди, и Эмма буквально утонула в исходящей от него мужской силе. Она вынуждена была даже признаться себе, что его огромная жизненная энергия, физическая сила и мощь приводили ее в трепет, хотя он был насмешлив и груб.

Впоследствии она говорила себе, что без особых усилий сумеет привыкнуть к его вульгарности.

— Ну как, на сей раз удалось мне зажечь твой священный огонь? — поинтересовался Скотт, когда лег рядом с ней.

— По крайней мере, дымом уже пахнет, — промурлыкала Эмма.

Он рассмеялся.

— Нет дыма без огня. Сейчас, я уверен, ты хочешь услышать, что все это время ты не выходила у меня из головы. Что ж, готов признаться: именно так и обстояло дело. Ты не выходила у меня из головы. Всю прошлую ночь, пока бушевал этот проклятый шторм, я не переставая думал о тебе.

— В самом деле?

— Да, в самом деле. Дело в том, что я, возможно, влюблен в тебя, однако природная глупость не позволяет мне понять этого. Сейчас же я могу с полной уверенностью сказать, что ты меня совершенно не любишь. Твое сердце принадлежит этому Робин Гуду из штата Огайо. Однако же я человек слова. Ты обидела меня, Эмма, и именно поэтому я взял назад свое предложение. Однако же оно все еще остается в силе. Здесь, на судне, я не могу сочетать браком самого себя, однако, как только мы прибудем в Буэнос-Айрес, мы сможем пожениться надлежащим образом, так что ребенок, который у тебя сейчас в животе, будет вполне законным. Что ты на это скажешь?

— Ох, Скотт, может быть, ты и вправду меня любишь! — в восхищении воскликнула она. — А теперь признайся: разве тебе не было прекрасно?