Страница 146 из 227
Почти все скамьи в харчевне уже заполнились гражданами Темплтона, которые сошлись к очагу «Храброго драгуна», чтобы поделиться новостями.
— Это ты зря говоришь, миссис Холлистер. В тот день левый фланг милиции дрался так, что любо-дорого! А ведь солдаты там были совсем зеленые. Они шли в атаку даже без барабанов, а это не так-то просто, когда в тебя стреляют. И дрогнули, только когда убили капитана. А в писании лишних слов нет, и, как бы ты ни спорила, я одно скажу: если кавалерист умеет наносить удар острием сабли, значит, его хорошо обучили. И сколько проповедей читалось про слова куда менее важные, чем. «острие»! Если бы это слово ничего не значило, можно было бы просто написать: «поражал мечом». Чтобы нанести длинный укол, нужно долго практиковаться. Господи помилуй, сколько бы мистер Уайтфилд мог порассуждать о слове «острие»! Ну, вот если бы капитан вызвал драгун, когда поднимал в атаку пехоту, они бы показали врагу, что такое острие меча; ведь, хотя с ними и не было настоящего офицера, все же, мне думается, я могу сказать, — тут старый вояка потуже затянул шарф, обвивавший его шею, и выпрямился во весь рост, словно сержант, обучающий новобранцев, могу сказать, что во главе их был человек, который сумел бы перевести их через овраг.
— Да что там говорить! — вскричала трактирщица. — Будто ты не знаешь, что его жеребец хоть и юркий был, как белка, а от пули увернуться не мог. Ну, да что там… Сколько уж лет прошло с тех пор, как его убили! Жалко, конечно, что не успел он узреть света истинной веры, да господь его, верно, помилует, потому что он умер, сражаясь за свободу. И памятник-то на его могиле поставили плохонький. Зато на нашей вывеске он очень похож. И я ее не уберу, пока найдется в поселке кузнец, чтобы подправлять крючки, за которые ее прицепляют. Да, не уберу, сколько бы кофеен, ни развелось отсюда и до Олбани.
Неизвестно, о чем заговорили бы дальше почтенные супруги, но в эту минуту люди, которые сбивали на крыльце снег с обуви, прекратили свое занятие и вошли в зал. Минут через пятнадцать почти все скамьи уже заполнились гражданами Темплтона, которые сошлись к очагу «Храброго драгуна», чтобы поделиться новостями или послушать чужие новости. На деревянном диване с высокой спинкой, в самом уютном уголке зала, расположились доктор Тодд и неряшливого вида молодой человек с замашками щеголя. Он беспрестанно нюхал табак и доставал из кармана модного сюртука заграничного сукна большие серебряные французские часы на волосяной цепочке и с серебряным ключиком, — короче говоря, он настолько же отличался от окружавшего его простого люда, насколько сам не был похож на настоящего джентльмена.
На стойке появились большие глиняные кружки с пивом и сидром. Посетители, передавая их друг другу, разбивались на кучки и начинали беседовать между собой. Никто не пил в одиночку; да и то сказать, на каждую кучку приходилась только одна кружка, которая ходила вкруговую, причем последний глоток доставался тому, кто оплачивал находящийся в ней напиток.
То и дело провозглашались тосты, а порой какой-нибудь шутник, считавший себя редким остроумцем, заявлял: «И пусть он (угощавший) превзойдет своего отца», или: «Пусть он живет, пока все его друзья не пожелают, чтобы он помер». А собутыльники поскромнее удовлетворялись пожеланием: «За ваше здоровье», или говорили еще что-нибудь столь же общепонятное. И каждый раз почтенный трактирщик в ответ на приглашение вроде: «Без вас мы не пьем», должен был, словно королевский кравчий, пригубить разливаемый им напиток; от этого он обычно не отказывался и, перед тем как отхлебнуть пива или сидра, восклицал: «Ну, желаю вам!» — предоставляя своим слушателям мысленно закончить эту фразу пожеланием, наиболее для них приятным. Тем временем трактирщица собственноручно изготовляла всяческие огненные смеси, здоровалась с завсегдатаями и осведомлялась у тех, кто подходил к стойке, о здоровье их жен и детей.
Когда наконец все немного утолили жажду, не замедлил завязаться общий разговор. Вели его доктор и сидевший рядом с ним молодой человек, один из двух юристов поселка, ибо они считались наиболее значительными персонами среди присутствующих, да порой осмеливался вставить словечко мистер Дулитл, который, по всеобщему мнению, уступал им только в образованности. Стоило юристу открыть рот, как кругом воцарилось глубокое молчание, и все внимательно выслушали слова, с которыми он обратился к эскулапу:
— Я слышал, доктор Тодд, что сегодня вам пришлось совершить серьезную операцию, что вы благополучно извлекли заряд дроби из плеча сына Кожаного Чулка,
— Да, сэр, — ответил доктор, важно задирая свою маленькую головку, — мне действительно довелось проделать в доме судьи нечто подобное. Впрочем, это пустяк: было бы куда хуже, если бы дробь попала в грудь или живот.
Плечо же не относится к жизненно важным органам, и я думаю, что молодой человек скоро будет здоров. Однако я не знал, что он приходится сыном Кожаному Чулку. В первый раз слышу, что Натти был женат.
— Не о том речь, — возразил его собеседник, подмигивая присутствующим. — Я полагаю, вы слышали, что в юриспруденции существует такое понятие, как filius nullius[181].
— Да говорите вы по-человечески! — перебила его трактирщица. — Чего это вам вздумалось говорить на индейском наречии среди добрых христиан, пусть даже этот бедный охотник и вправду ничем не лучше диких индейцев! Будем надеяться, что миссионеры со временем обратят их в истинную веру, а уж тогда неважно будет, какого цвета у тебя кожа и что у тебя на голове — шерсть или волосы.
— Я говорил по-латыни, а не по-индейски, миссис Холлистер, — возразил законник, снова хитро подмигивая в сторону присутствующих, — а доктор Тодд понимает латынь, не то как бы он читал ярлыки на своих банках и склянках? Не беспокойтесь, миссис Холлистер, доктор меня понимает, — а, доктор?
— Гм, гм… Не могу этого отрицать, — ответил Элнатан, тоже пытаясь придать своему лицу шутливое выражение. — Латынь, господа, очень странный язык, и я не побоюсь сказать, что в этой комнате только сквайр Липнет сумеет понять, что far. av. [182] в переводе на наш родной язык значит «овсяная мука».
Тут пришлось, в свою очередь, смутиться молодому юристу, никак не ожидавшему от доктора такой учености; хотя он действительно с грехом пополам окончил один из восточных университетов, но латынь доктора несколько сбила его с толку. Однако ему вовсе не хотелось, чтобы кто-нибудь превзошел его в познаниях на глазах стольких клиентов, и поэтому он поспешил загадочно рассмеяться, словно в этих словах заключалась шутка, понятная только ему и доктору. Все присутствующие, которые жадно слушали эту беседу, одобрительно переглянулись, и повсюду раздались восхищенные возгласы: «Уж он-то языкам обучен!», «Сквайр Липпет ни перед кем лицом в грязь не ударит!», свидетельствовавшие о глубоком уважении, которым здесь пользовался юрист. Последний, весьма этим ободренный, встал с места, повернулся спиной к огню, обвел взглядом своих слушателей и продолжал:
— Ну, сын он Натти или не сын, а я надеюсь, что малый не оставит этого дела так. У нас в стране мы почитаем законы, и мне хотелось бы в суде решить, имеет ли человек, владеющий — по его словам, владеющий, — сотней тысяч акров, имеет ли он особое право стрелять в людей. А вы что думаете об этом, доктор Тодд?
— Ну, сэр, я уже сказал, что этот молодой человек скоро поправится. Пуля не задела жизненно важных органов, и к тому же она была извлечена очень скоро, а на рану наложена повязка по всем правилам врачебного искусства, осмелюсь сказать. И я не думаю, чтобы его здоровью угрожала теперь какая-нибудь опасность.
— А вы что скажете, сквайр Дулитл? — спросил юрист, повышая голос. — Вы у нас мировой судья, вы знаете, что разрешено законом, а что пет. Я спрашиваю вас, сэр, можно ли оставить без последствий стрельбу по человеку? Предположим, сэр, что у этого юноши были бы жена и дети; и предположим, что он был бы ремесленником, как вы сами, сэр; и предположим, что он был бы единственным кормильцем всей семьи; и предположим, что пуля, вместо того чтобы пронзить мякоть, разбила бы ключицу и лопатку, оставив его калекой па всю жизнь, — я спрашиваю вас всех, господа, предположим, дело обстояло бы так. Неужели присяжные не присудили бы ему щедрого возмещения за причиненное ему тяжкое увечье?