Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 5 из 7



* * * Как вы ни держались бы стойко, Отвергнув заведомый вздор, Есть суд, именуемый «тройкой», Его предрешен приговор. Не ждите, родимые, писем И встречи не ждите со мной, От совести суд независим, За каменной спрятан стеной. Он судит меня, незаконный, Избрав роковую статью. Безгрешный я, но обреченный, Пред ним одиноко стою. Запуганная и святая, Прощай, дорогая страна. Прощай, моя мама седая, Прощай, молодая жена. Родные вершины, прощайте. Я вижу вас в сумраке дня. Вы судей моих не прощайте И не забывайте меня. Залп грянул.                  Откликнулось эхо. И падают капли дождя, И взрывы гортанного смеха Слышны в кабинете вождя. * * * То явь иль сон:                       попал я в мир загробный, Вокруг окаменевшая печаль. Сюда за мной, хоть ловчий он способный, Чугуннолицый явится едва ль. Здесь мой отец и два погибших брата И сонм друзей седых и молодых. Восхода чаша легче, чем заката, Извечно мертвых больше, чем живых. И, бороду, как встарь, окрасив хною, Шамиль, земной не изменив судьбе, Отмеченный и славой и хулою, Лихих наибов требует к себе. Вершины гор ему дороже злата. Еще он верен сабле и ружью. Еще он слышит глас Хаджи-Мурата: — Позволь измену искупить в бою. В загробный мир не надо торопиться. И виноват лишь дьявольский закон, Что раньше срока Тициан Табидзе Из Грузии сюда препровожден. Как в Соловках, губителен тут климат, И я молву, подобную мечу, О том, что страха мертвые не имут, Сомнению подвергнуть не хочу. Но стало страшно мертвецам несметным, И я подумал, что спасенья нет, Когда старик,                    считавшийся бессмертным, В парадной форме прибыл на тот свет. В стране объявлен траур был трехдневный, И тысячи,                не ведая всего, Вдруг ужаснулись с горестью душевной: «А как же дальше? Как же без него?» Как будто бы судьбой самою к стенке Поставленные,                      сделались бледны. И стало им мерещиться, что стрелки Остановились на часах страны. Так повелось от сотворенья мира: Когда несется весть во все концы, Что армия лишилась командира, Теряются отдельные бойцы. И слезы льют в смятении печальном, И словно слепнут, стойким не в пример, А по уставу в штабе генеральном Берет команду высший офицер. Скончался вождь! Кто поведет державу? За тридцать лет привыкли,                                         видит бог, К его портретам, имени и нраву, Похожему на вырванный клинок. К грузинскому акценту и к тому, что, Как притчи, славясь четкостью строки, Написанные лишь собственноручно, Его доклады были коротки. Привыкли и к тому, что гениален Он, окруженный тайною в Кремле. И к подписи незыблемой «И. Сталин», Казавшейся насечкой на скале. Он знал, что слово верховодит битвой, И в «Кратком курсе» обрела права Считаться философскою молитвой Четвертая ученая глава. Нес тяжкий груз он, как его предтечи. Но не по силам роль порой была, И не уравновешивались плечи, Как будто бы весы добра и зла. В нем часто гнева созревали грозди, И всякий раз под мягкий скрип сапог Вновь намертво вколачивал он гвозди, Так, что никто их вытащить не мог. А узел завязал,                        что и поныне Руками не развяжешь, как ни рви, Да и зубами тоже, по причине Того, что он завязан на крови. Приход весны всегда первоначален, Но и весной не избежать утрат. Дохнуло мартом, а товарищ Сталин Лежит в гробу, багровом, как закат. И в тюрьмах, и в бараках закопченных, Во глубине таежного кольца, У многих коммунистов заключенных От этой вести дрогнули сердца. Слепая вера — что святая вера, И было думать им невмоготу, Что Сталина партийная карьера Под ними кровью подвела черту. И словно все нашептывал им кто-то, Что исподволь легли в основу зла Ежова и Вышинского работа, Меркулова и Берия дела. А Сталин чист, и недруги закона Сошлись,               его вкруг пальца обводя. (Была сестрою ты попа Гапона, Слепая вера в доброго вождя!) Усы седые. Звезды на погонах, И темно-желт окаменелый лик. Зачем пришел тревожить погребенных, Не к ночи будь помянутый старик?! Еще в стране газеты причитают, Еще тебя оплакивают в них, Но подожди,                    иное прочитают Живые о деяниях твоих! Не ты ль, как в инквизицию монахи, Посеял страх, правдивость загубя! Тебе одно, бывало, скажут в страхе, А думают другое про себя. Прославленный наукою обмана, Еще живешь ты, злая голова, В надежде отставного капитана, Что вновь он закатает рукава. Еще ты жив, и верный твой наследник, К рифмованным прибегнув словесам, Всех поучает, словно проповедник, Хоть уж давно полупокойник сам. Он мне грозит:                       «Его хоронишь рано, Еще воскреснет вождь из-под пера. Ты Грозного бы вспомнил Иоанна, Хмельницкого Богдана и Петра!» Хоть время, потрудившись в чистом поле, Посеянное вытоптало в срок, Чуть где не углядишь — и поневоле Опасный пробивается росток. Еще в пылу прижизненной гордыни, Между живыми вкрадчив и двулик, Как тень, как призрак, бродишь ты поныне, Не к ночи будь помянутый старик.