Страница 4 из 7
* * * Я, увидав полковника, не обмер, — Всяк лагерник, что стреляный солдат. — Фамилия?! — Свой называю номер: — Четыре тыщи двести пятьдесят. Нацелен взгляд тяжелый, как свинчатка, Но чем-то он встревожен, не пойму… — В Москву писал? — спросил знаток порядка, Таинственно добавив: — Самому?! Быть может, это — явь, а может, снится Мне вещий сон на бурке из Анди? — Свободен ты, — сказал чугуннолицый И распахнул ворота: — Выходи! И я, покинув гибельное место, Иду и плачу — стреляный солдат, И мне, как прежде, мне, как до ареста, «Товарищ, здравствуй!» — люди говорят. И вижу я: летит быстрее поезд, В домах светлее светятся огни. Крестьянами взлелеянный на совесть, Хлеб колосится, как в былые дни. И звезды над Кремлем не побелели, На Спасской башне стрелки не стоят, И молодая мать у колыбели Поет, как пела сотни лет назад. Был враг разбит. И я смотрю влюбленно На площадь, где прошли с победой в лад Войска, швырнув трофейные знамена К подножью принимавшего парад. Но оттого, что нас зазря карали, Победа крови стоила вдвойне. И, стоя над могилами в печали, Оплакиваю павших на войне. Мои два брата с фронта не вернулись, Мать не снимает черного платка. А жизнь течет. И вдоль аульских улиц Под ручку ветер водит облака. По-прежнему влюбленные танцуют, Целуются, судачат про стихи, А лекторы цитаты все тасуют И говорят всерьез про пустяки. И, с дирижерской властностью роняя Слова насчет немелодичных нот, Вождя соратник, сидя у рояля, Уроки Шостаковичу дает. В театре, в министерстве, в сельсовете, В буфете, в бане, в здании суда, Куда ни входишь — Сталин на портрете В армейской форме, в штатском — никогда. Сварила мать из кукурузы кашу, Но в мамалыгу молока не льет, А сообщает горестно, что нашу Увел вчера корову заготскот. Кавказ, Кавказ, мне больно в самом деле, Что, разучившись лошадей седлать, Твои джигиты обрели портфели, Сумели фининспекторами стать. В ауле слышу не зурны звучанье, Бьет колокол колхозного двора: «Пора! Пора! Проснитесь, аульчане, Вам на работу выходить пора!» Шлют из района, план спустив в колхозы, Угрозы все да лозунги одни. От горькой прозы набегают слезы, Ох, дешевенько стоят трудодни. Каков твой вес, державы хлеб насущный, Что собран и приписан вдалеке? — Не знает Сталин — корифей научный, Им поднят вдруг вопрос о языке. Идет в кино «Падение Берлина». И, обратясь к тому, что было встарь, Перо льстеца жестокость обелило: Играется «Великий государь». Вождь начал делать возрасту уступки: Он крепкого вина не пьет в обед, Не тянет дыма из вишневой трубки, Довольствуется дымом сигарет. На всех широтах в тюрьмах и на воле, На поле боя, на столбцах газет, Позванивая сталью, не его ли Царило имя три десятка лет? На льдину с этим именем садились Пилоты, прогремев на весь Союз. И на обложку это имя вынес Своей последней повести Барбюс. Оно на скалах Сьерра-Гвадаррамы Для мужества звучало как пароль, И мужество несло его, как шрамы, Как на висках запекшуюся соль. — За Сталина! — хрипел с пробитой грудью, Еще полшага сделав, политрук. И льнуло это имя к многопудью Парадной бронзы, отлитой вокруг. На встречах в Ялте вождь держался роли, Которая давно ему мила. Входил он в зал, и Черчилль поневоле Пред ним вставал у круглого стола. Но что с былой уверенностью сталось? Уходят силы. Боязно ему. Отец народов собственную старость, Когда бы мог, сослал на Колыму. Он манией преследованья болен. Не доверяет близким и врачам. И убиенных позабыть не волен, Ему кошмары снятся по ночам. Я в горы поднимаюсь ли высоко, По улицам брожу ли городским, Следит за мною, как царево око, Чугуннолицый, зорок и незрим. Перед Кремлем, как будто бы три бури, Овация гремит. И я, чуть жив, Смотрю: возник Иосиф на трибуне, За борт шинели руку положив. Предстал народу в облике коронном. И «винтиками» прозванные им Проходят в построении колонном Внизу, как подобает рядовым. Лихого марша льется голос медный, И я иду — державы рядовой. И хоть я винтик малый, неприметный, Меня сумел заметить рулевой. Мы встретились глазами. О, минута, Которую пером не описать. И еле слышно вождь сказал кому-то Короткое, излюбленное: — Взять! Усердье проявил чугуннолицый: Он оказался шедшим позади… Быть может, это — явь, а может, снится Мне вещий сон на бурке из Анди.