Концерт

III

Короткая ночь замерла, точно мина, Меж смертью и жизнью. Меж злом и добром. Короткая ночь станет самою длинной, Но нынче еще неизвестно о том. Еще без семи… Без пяти… Без минуты, Без целой минуты четыре часа. Но Гитлер и Кейтель, поежившись круто, Уже поднесли циферблаты к глазам. В казармах еще на двухъярусных койках Бойцам молодым снятся сладкие сны. Им так хорошо, так легко и спокойно За эту минуту до страшной войны. Висят на железных гвоздях их фуражки, Как в нашем аварском селе курдюки. И тускло сверкают их медные пряжки, И, как на параде, стоят сапоги. Боец Петя Клыпа проснулся до срока И будит Саида: «Вставай, друг, пора! Со мною разок порыбачить попробуй, Узнаешь, как ловится славно с утра». Саид недовольно ворчит сквозь дремоту: «Оставь… Ну, какой рыболов из меня?.. Я вырос в седле, и совсем неохота Мне прежним привычкам своим изменять». Ах, знал бы ты, горец, что конь твой любимый, Что угнан был с вечера на водопой, Всего через миг подорвется на мине И, тонко заржав, захлебнется водой. Июньская ночь сорок первого лета Повисла над Бугом снарядом луны — Короткая самая…. Но до рассвета Еще будет долгих четыре весны. ……………………………………. Началось… Загремело повсюду, Словно гулкое эхо средь скал — Здесь противоестественно чудо, Ибо дортмундский подан сигнал. Раскаленной свинцовою пулей Полетел двадцать первый приказ, Дирижер бесноватый за пультом — Что за музыка грянет сейчас? «Убивайте, сжигайте, губите Все, что встретится вам на пути И при этом с улыбочкой — битте! — Поглядите в кинообъектив» «Барбаросса» — симфония века… Музыканты уже залегли За кустами, в оврагах, в кюветах Вожделенной славянской земли. Ораторию их автоматов Дополняет богиня войны — Канонадою, будто кантатой, Люди спящие оглушены. Кто-то вскрикнул пронзительно: — Мама! — Распластавшись на отчем крыльце… Без билетов, афиш и рекламы Начался злополучный концерт. Какофония воплей и всхлипов Ужасает умы и сердца. Немцы черпают касками лихо Воду чистую из Муховца. Представителям высшей расы Непонятны Бетховен и Бах. Что им шубертовские вальсы, Коль от маршей звенит в ушах. Это мюнхенское пиво Колобродит в крови до сих пор — Грустных к стенке… В душе счастливой Барабанный царит мажор. Говорят, что когда-то фюрер Акварели писать любил, Но врожденный талант к халтуре Остудил мимолетный пыл. И задумал ефрейтор бравый Дирижировать всей страной, Чтоб она научилась исправно На гармошке пиликать губной. О, мадонна Сикстинская! Слушай, Если можешь, трескучий шум. Но закрой поскорее уши Непорочному малышу. Чтобы в Лейпцигской галерее Не оглохло твое дитя От призывов, угроз, елея Доморощенного вождя. Что в соборах поют органы?.. Может, «Аве Марию?» Нет. Нынче клавиши стали пьяными От предчувствия легких побед. «Айн, цвай, драй…» Оглушает своды И возносится к облакам, Музыканты открыли ноты Под названием грозным «Майн кампф». То-то грянет сейчас сюита — Вскинул руку вверх дирижер… … И когда письмецо Саида, Наконец, долетит до гор. Будет мир, как орех, расколот На две части — добро и зло, И нагрянувший с запада холод На восток унесет тепло. Лишь увядшая ветвь жасмина Станет напоминать Джамиле О последнем мгновении мира На далекой брестской земле.

IV

Еще со времен Ярослава Над светлой водой Муховца В жару привечала дубрава Охотника, смерда, гонца. И князя со славной дружиной, Купца из заморских земель… В затоне желтели кувшинки И тыкались рыбы о мель. А ночью над сонным причалом Крик выпи будил тишину И зыбь осторожно качала, Как будто младенца, луну. Земля эта слышала стоны И палицы, и тетивы, Хазарских подков перезвоны И песни янтарной Литвы. И польской мазурки веселье В таинственном блеске свечей, И шляхты надменной похмелье Под лязг кровожадных мечей. Земля эта все испытала: И срам поражений, и бред Бесчисленных битв, и опалу, И славу державных побед. Но то, что уже неизбежно Ей вновь испытать предстоит, Страшнее чащоб беловежских И в прошлое канувших битв. …………………………………. Сорок пятая немецкая дивизия — Тысячи касок на головах, В которых мысли только о провизии И о прочих трофейных дарах. Прославленная дивизия сорок пятая… Под твоими сапогами стонал Париж, А Варшава от прицелов твоих попрятала Мальчишек и голубей спугнула с крыш. Но все это было репетицией генеральной Перед спектаклем под названием: «Совершенно секретно»… Главный режиссер мнил себя гениальным И ждал, когда же наступит лето. Чтобы на фоне естественных декораций — Синей реки и зеленого леса, Да птичьей морзянки, маскирующей рацию, Распахнуть, как занавес, дымовую завесу. Брест одноэтажный, как на ладони, Сладко потягивается во сне… Еще мгновение — и он застонет, И станет метаться в каждом окне. Вздрогнет полураздетая крепость: — Провокация или война?.. Уже незачем разгадывать этот ребус, Когда рухнула казарменная стена. Когда из дымящихся серых развалин Выползают полуживые тела, На которых с картины взирает Сталин, Самодержавным взглядом орла. Кто-то, умирая, зовет маму… Кто-то застегивается на ходу. … Майор Гаврилов, принимай команду! Больше некому в этом аду. По разбитым клавишам и цимбалам, По горящим нотам — Быстрей! Быстрей! — Комиссар Фомин уводит в подвалы Обезумевших женщин и детей. «Хэнде хох!.. Капут, Россия… Как удирают твои войска! Новый порядок наводят силой, Чтобы держался не годы — века. У Красной Армии сверкают пятки Уже под Смоленском… И лишь цитадель Все еще с нами играет в прятки, Грозный корабль посадив на мель. В Берлине наспех печатаются билеты В Большой театр на торжественный вечер… Послушай, крепость, сопротивление нелепо, Когда защищаться тебе больше нечем!» …. Но, стиснув зубы, молчат казематы. И даже люди молчат в бреду. Вот только очередь автоматная Порою выругается в темноту. Ни детских слез, ни женской истерики, Хотя животы, как обоймы, пусты… Но для белого флага здесь нет материи — Белье изорвано на битвы. Немцы думают: Все подохли — И боязливой трусцой бегут К стенам, где распластавшись под окнами, Гортанно выкрикивают: «Рус, капут!» Но в этот миг, не зная пощады Из преисподней подвального мрака Майор Гаврилов с небольшим отрядом Бросается в штыковую атаку. Как скорлупа, о немецкие каски Трескаются ореховые приклады. Но штыки в мундиры входят, как в масло, — И это похлеще Дантова ада. Головы гудят, точно с похмелья, Мольба и ругань сливаются в крик… Обороне уже четыре недели — А вы рекламировали «Блиц криг». Не подтвердится прогноз похода: Вместо солнца — свинцовый дождь. В разгаре июля сорок первого года Сорок пятую армию пробирала дрожь. На церковной стене штыком изуродованным Неизвестный солдат нацарапал едва: «Умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!» — И навеки уткнулся в эти слова. А таких бойцов было три тыщи, Но сколько осталось неведомо никому… В пустых бойницах ветер свищет, И ухают совы в кромешную тьму. Три тысячи воинов в океане вражьем… Но сказал комиссар им, примерно так: — Связи нет и не будет. Но крепость наша Станет драться, как славный крейсер «Варяг». «Наверх вы, товарищи…» — И поползли Из черного зева сырых подземелий Все те, что биться еще могли, И те, что держались уже еле-еле. «Гвозди бы делать из этих людей…» — Мой друг написал о таких же героях. А я бы сказал: «Они крепче камней! Из них бы гранитные крепости строить». … Но тут приказ пришел из Берлина: — Что вы торчите у руин разбитых?.. Разровняйте их поскорее минами И прекратите эту волокиту. Целый день палили из минометов, Каждый кирпич превратив в мишень. И к вечеру так были измотаны, Что даже поужинать стало лень. Но назавтра с ужасом суеверным Увидели, как в предрассветном мареве Бьется, как флаг, и бьет по нервам Клочок окровавленной марли. Танкист, мечтавший стать поэтом, Свою повязку сорвал с груди И ночью, выскользнув незаметно, К водосточной трубе ее прикрутил. Истекая кровью, приполз в подвал И в старом блокноте, уже в бреду, Последнее двустишие написал: «Родина, верь! Враги не пройдут…». Ему было всего двадцать семь, Как и поручику Тенгизского полка, Но он так и не увидел совсем Ни одного напечатанного стиха. А немцы уже пробились в костел, Где из нот, разбросанных ветром, Развели громадный костер Швыряя в него сонаты и менуэты. Вальсы Штрауса обуглились дочерна… Фуги Баха вспыхнули заревом. А на рояле какой-то ефрейтор спьяна Автоматичными очередями гаммы наяривал. Барабаны были штыками исколоты, Как животы беременных женщин. И скрипичные струны вспороты осколками, Будто вены у сумасшедших. Бравый унтер вниз головой Подвесил кошку, орущую от боли, Подыгрывая ей на гармошке губной Незамысловатую польку. «Ахтунг! Ахтунг! Париж и Вена, Смоленск и Киев, Знаете ли вы, Что похоронный марш Шопена Мы приберегли для Москвы?..» …Но вдруг из невидимого подвала, Как будто из самого чрева земли, Звонко полковая труба заиграла И хриплый голос скомандовал: — Пли! И вновь из небытия, из праха, Из немыслимых тайных нор Возникли тени, не знающие страха, И врага расстреляли в упор. Петя Клыпа, раздувая щеки, Дул в мундштук из последних сил… Час ли, день ли? Он сбился со счета И от перенапряженья осип. Левой рукой зажимая рану, Правой в бубен колотил Саид: — Дам-дада-дам… Отпевать еще рано Крепость, где музыка громко звучит. …Страшный концерт между смертью и жизнью. Дирижерская палочка в мертвой руке, Как будто ветка сирени душистой, Засохла, застыв в последнем рывке. Славный концерт между жизнью и смертью… Гарнизонный Гамлет с гранатой в зубах, Долгожданную цель наметив, Затаился в пяти шагах. Генерал СС закурил папиросу, К дымящимся развалинам повернув лицо… Быть иль не быть?.. Больше нет вопроса, — Подумал Гамлет, выдергивая кольцо. Все тише и тише… Шепотом почти. Уже невнятно, едва-едва Последний звук задрожал и стих — И сразу в казематах сгустилась тьма.