Страница 4 из 22
Покрылся росой виноградник, Забрезжил рассвет среди скал, Суровый, подтянутый всадник Коня у ворот привязал. Задумчив он был и невесел И в дверь не стучал, словно гость. Он в саклю вошел и повесил Лохматую бурку на гвоздь. И той, что вошла за ним следом, Сказал, оглянувшись назад: «Займешься попозже обедом, Пойди-ка найди Асият!» Потом из камина не быстро Вкатил на ладонь уголек, Подул и от маленькой искры Короткую трубку разжег. Табачным окутанный дымом, Как будто туманом утес, Он, стоя под кровом родимым, Звал дочку к себе на допрос. Терпеньем, мужчина бывалый, Свои он взнуздает слова, При этом напомнит, пожалуй, О горских законах сперва. Но только не сдастся на милость Слезам твоим, Ася. Не жди! Вот ты перед ним появилась С трепещущим сердцем в груди. «С приездом!» В ответ головою Кивнул чуть заметно отец. Спросил: «Запаслись ли травою?» О школе спросил. Наконец Сказал: «А ты знаешь ли, Ася, Ночь целую плакала мать? Мол, дочка бьет палкой по грязи, Чтоб нас пред людьми замарать. Не ценит ни злата, ни шелка, Соль сыплет, как дурочка, в мед. Дразнить принимается волка И в пасть ему палку сует. Мол, с неба, она возомнила, Явилась к нам, как благодать… Писать — изведешь все чернила На то, что сказала мне мать. Но я ей ответил сурово: «Ты голову мне не морочь. Не может случиться такого — Цветок, а не терн моя дочь, Она не поступит так гадко. Касатка змее не родня». «Но если, отец, я — касатка, Зачем же неволить меня? И если цветок я, то рано Срывать меня людям чужим. Не то я в их доме увяну, На горе сединам твоим». «Вайт, как разболталась, ослица, — Тут мать проворчала. — Скандал!» «Не вечно касатке резвиться, — Спокойно отец продолжал, — Свить гнездышко вовремя надо. Не вечно цветет и цветок. Приходит пора листопада, Всему наступает свой срок». «Касатки вьют гнезда высоко, Ты ж в яму толкаешь меня, Чтоб там я завяла до срока В разгаре весеннего дня. Сраженной ударом булата Милее мне быть…» «Асият! Ты знаешь, конечно, Гимбата, Того, что на лачке женат. Она родила ему дочку, Узнав, что родился не сын, Вина столитровую бочку Он выхлестал с горя один. А после, насупившись тучей, Сказал он несчастной жене: «Кирпич родила бы ты лучше, Кирпич пригодился бы мне». Спроси-ка у матери: так ли Я с ней говорил или нет, Узнав, что не сын в моей сакле, А ты появилась на свет? И помнят аульские люди, Как я, захмелев без вина, Сказал, улыбаясь: «Пусть будет Моею отрадой она!» Тяжелые козьи рога я Прибил у ворот досветла, Чтоб в жизни беда никакая Коснуться тебя не могла. Детьми небогатый другими, Тебе неспроста, видит бог, Дал матери собственной имя И пулю всадил в потолок. Открыто, при людях, бывало, Носил на руках тебя я. Хоть это позором немалым Считается, дочка моя. Быстрее черешневой ветки Росла ты, на радость очей, И каждой весной по отметке Я делал на палке своей. Брал в горы, где свистом и трелью Наполнено небо с утра, Где черная бурка постелью Служила тебе у костра. Орел прокричит ли спросонок, Завоет ли волк вдалеке, Ты спишь, словно малый ягненок, Не сплю я с централкой в руке. И сам тебя в школу отвел я, Лишь семь тебе минуло лет. Соседи сочли, что осел я, И, помню, сказал Магомет: «Али, для чего ей учиться? Зачем тебе в доме беда? От грамоты лютой волчицей Становится баба всегда». Иных, знать, держался я правил, Надеждой себя ослепя. Ты вспомни-ка, разве ударил Хоть раз я, шалунью, тебя? В ущельях Гимри и Ахваха, На камнях холодных средь скал, В молитвах просил я аллаха, Чтоб счастье тебе ниспослал. О дочь моя, что с тобой сталось, Лишилась от книг ли ума? Зачем же в отцовскую старость Ты грязью бросаешь сама? Твердят неспроста, значит, люди: «Глупец, восседая верхом, На горной дороге забудет Отца, что плетется пешком». «Случиться несчастью, быть худу, Не видеть мне радости вновь, Коль я хоть на миг позабуду Заботу твою и любовь. Но больно мне нынче и грустно. Прошу я, отец, пожалей: В кувшин, обожженный искусно, Болотную воду не лей. Зачем ты Осману под ноги Швырнуть мою хочешь судьбу И дочку с широкой дороги Столкнуть на кривую тропу? Поверь: мы с Османом не пара, Он старше меня». «Ерунда! Что юность? У пчелки у старой Мед слаже бывает всегда». «Он гадок мне. Зря его хвалишь. Как вспомню походку, усы…» «Мужчине мешает краса лишь, В мужчине не ищут красы. И я не шучу в самом деле, Когда говорю, что для сна Не нужно пуховой постели, Любви красота не нужна». «Но я не люблю его». «Там уж От печки не спрячешь огня. Спроси, по любви разве замуж Пошла твоя мать за меня? А если любовь не проснется, Пустяк, не великий урон, Без этого легче живется И раньше является сон». «Замужество — спешное ль дело? Зачем торопиться? Куда?» «Нет, если горянка созрела И замуж не вышла, — беда. Противна она, как мужчина, Грызущий подсолнухи». «Вах! Осман их грызет, как машина, Всегда шелуха на усах. Пьет водку, на девушек падок, Отец мой, ты старый чабан. Скажи, почему же не гадок Тебе этот самый Осман?» «Ну хватит! Довольно! Терпенью Предел наступает! Молчать! Для сплетен стать хочешь мишенью, Отца опозорить и мать. Куда от насмешек я скроюсь? Река не бросается вспять. Я горцу дал слово как горец. А слово что гвоздь — не сломать, Не в силах нарушить я клятву, Бесчестно, как ни возражай, Хлеб с другом посеять, а в жатву Собрать одному урожай. Здесь завтра появятся сваты, Старейшие из стариков. И дать им согласье должна ты, — Аульский обычай таков. Посмей поступить по-другому, Даю перед богом зарок: Тебя прогоню я из дому, Золою посыплю порог. Проклятье мое лишь повсюду Пойдет за тобою вослед, А сердцем тебя я забуду, Забуду на тысячу лет. Слезами не сбить меня с толку, Я истину знаю одну: Овца не достанется волку, Послушная мне, чабану. И долго ль, со мною поссорясь, Сгубить свою девичью честь? Его постыдись, если совесть В тебе еще, дурочка, есть». На фото большое при этом Рукой показал ей отец. С портрета, омытого светом, Смотрел, улыбаясь, боец. И девушка встретилась взором С единственным братом своим: Махач был на фронте сапером, Погиб он совсем молодым. Заплакала мать, не сдержалась, Катились слезинки вдоль щек. И сердце отцовское сжалось, И вышел Али за порог… Крепись, моя Ася, не скрою, Тоску одолеть мудрено. Соломинку горя порою Она превращает в бревно. Крепись и не бойся! Мохнатый Валун, что скатился в грозу, Не сдержит извечно крылатой, Несущейся к морю Койсу.