Страница 13 из 22
* * * «Салам! Поздравляю. Ты дома! Стяни-ка с меня сапоги, Жмут, словно они не из хрома, Полегче… Не вырви ноги. Вот так! Хорошо! Молодчина! С тобой мы поладим, поверь. В таз воду налей из кувшина И ноги помой мне теперь. Послушною будь, как жена, ты. Эй, что отвернулась? Ужель Забыла о том, что должна ты Стелить нам обоим постель? Ну-ну!.. Да не стой же ты пешкой! Одежу на стул положи. Ночь с клюв воробьиный… Не мешкай. Что сказано?.. Лампу туши!»… Подумал с тоской, как на тризне: «Сердца ваши бьются не в лад: Такой бы супружеской жизни Могла б ты не знать, Супойнат. Лишишься ты имени даже. И так поведется у вас: «Эй!» — коротко муж тебе скажет, И ты отзовешься тотчас. Где печь, разгораясь сердито, То фыркнет, то выстрелит вновь, Половник, кастрюлю и сито Вручит тебе завтра свекровь. Крутись, мол, невестка, на кухне, Тебе отдыхать недосуг… Нарядные платья и туфли Ты спрячешь в глубокий сундук. В нем будут лежать без отрады Годов они много — не дней. На свадьбу все эти наряды Подаришь ты дочке своей». * * * Читатель, с тобой я согласен: Покинув османовский двор Пора бы вернуться нам к Асе, Продолжить о ней разговор. Ты прав. Да что делать с Супою, — Нейдет из моей головы. То, вижу, шагает тропою С тяжелой охапкой травы. То чистит опять у порога Осману она сапоги. Спит мало. Работает Много. Темны под глазами круги. Тверды на ладонях мозоли, И под вечер ноет спина. Приходится в доме и в поле Трудиться Супе дотемна. Она — не чета дармоеду. Ей отдана кухня в удел, Но в рот попадает к обеду Лишь то, что Осман не доел. Не вынесет сора наружу, Хоть муж изобьет — все равно, Ее уважение к мужу В покорности заключено. Жена у Нафи захворала. Сам воду принес он в обед. Супа, засмеявшись, сказала: «Подмочит свой авторитет!» Слова эти слышать мне больно. Бог мой, до чего же глупа Лихую судьбу добровольно Избравшая в жизни Супа! Пускай не о ней эта повесть, Но должен, о женщина гор, Я прямо, как требует совесть, Сказать тебе нынче в укор: Разумно от пороха спички Подальше держать, а душой Быть глупо по старой привычке В сторонке от жизни большой. Идешь по камням ты, хоть рядом Дорога открыта для всех. Ждешь, хворая, знахарку на дом, Хоть доктора вызвать не грех. Не сядешь с мужчинами вместе К столу ты. «Садись, не робей!» Как мужу не бить тебя, если Сама говоришь ему: «Бей!» Сама виновата, коль ныне Считаешь, прабабкам под стать, Что ты недостойна мужчине «Салам!», повстречавшись, сказать. По темным углам перед светом Не прячься ослепшей совой. Мужчин уважай, но при этом Их ниже не будь головой! Растет моя дочка. До свадьбы Немало воды утечет. Но все же сегодня сказать бы Хотелось мне, глядя вперед: Коль буду, насупившись тучей, Я вроде Али виноват, Пусть из дому дочь моя лучше Уйдет, как ушла Асият! * * * Достигнув в пути перевала, Мы смотрим вперед с высоты… Я рад, Асият, что не стала «Османовой Асею» ты. Во мглу погрузились нагорья, Туман по ущельям клубя, Ушла босиком ты, и вскоре Подружки догнали тебя. Догнали. Гурьбой обступили. Сняла свои туфли Марин: «Возьми. Мне другие купили, Размер у нас вроде один». Жакетом укрыв твои плечи, Сказала Айша, в свой черед: «Он теплый, из шерсти овечьей, К тому же тебе он пойдет…» Тебя от семьи отлучили, Ушла ты из дома отца, Но на стороне твоей были Аульских подружек сердца. Их чувства тебя согревали. Уже позади перевал. И ветер в бескрайние дали Лететь тебе с ним предлагал. А речка умчаться по склонам Звала тебя с ней заодно… Но вот уже в центре районном Беседуешь ты в районе. И под вечер в этом селенье, Найдя у знакомых приют, Перо обмакнув, заявленье Ты стала писать в институт. Лиловые сохли чернила, Сливались с тревогой мечты. В четырнадцать строк уместила Свою биографию ты. В таком родилася году, мол, В таком-то, мол, в школу пошла. А сколько я дум передумал, Дней сколько провел у стола! И с осени рыжей к апрелю, Глянь, сколько я строк написал, Но в них про одну лишь неделю Я жизни твоей рассказал. Была бы, конечно, ты рада На почту тотчас поспешить, Да две фотокарточки надо К бумагам еще приложить. И утром по улочке тесной Дошла до второго угла И тут фотографии местной Шедевры увидеть смогла: Вот скачки. Лихой из Гуниба Наездник, а чуть в стороне Гафурова Абуталиба Портрет, что запомнился мне. Вчерашний лудильщик, он скуки И часа не знал одного, С набухшими жилами руки Лежат на коленях его. Подтянутый летчик в пилотке, А вот вся семья, словно взвод, — Старик поседелый в середке, Со дней Шамиля он живет. Доярка со знатной коровой, С колхозной отарой чабан. На белой подушке пуховой — В чем мать родила — мальчуган. Красавица с гордой осанкой, С портфелем — ученый пострел, Водитель такси — за баранкой, На бочке верхом — винодел. А рядом, поднявшая бубен, На сцене артистка Муи. Она исполняла здесь в клубе Любимые песни свои. По узенькой тропке кремнистой Вершину, что в дымке видна, Идут штурмовать альпинисты, Меж ними горянка одна. Молоденький киномеханик — Любимого дела знаток. Чуть выше — народный избранник: Над сердцем багряный флажок. Цовкринские канатоходцы. Из Итля Кура, что здоров И весит, как сам признается, Без малого десять пудов. На каждом мужчине папаха. Доступно здесь чудо вполне: Смотри-ка, вот агент соцстраха На вздыбленном снялся коне… Фотограф, хоть я и потрафил В стихах тебе, глянь-ка вокруг: Жизнь ярче любых фотографий, Пойми меня правильно, друг. А день разгорался погожий… Перо мое, к делу быстрей! Фотографа звали Сережей. Вот Асю увидел Сергей. Он, галстук поправив зачем-то, Сказал: «Заходите. Прошу». «Две карточки мне. К документам». «Для вас что хотите. Прошу». И вот ты застыла на стуле, Назад отступил он на миг. «Головку слегка перегнули. Вот так. Улыбнитесь! Вот так!» Побыв под накидкою черной Согнувшимся, как старичок: «Снимаю!» — сказал и проворно Сиял желтый с трубы колпачок… Увидел я снимки назавтра И был огорчен как поэт. Нет, это не Ася. Неправда! Вот я нарисую портрет. Взгляните: на этом портрете, Как день, ее щеки белы, Алей, чем восток на рассвете, И, будто бы вечер, смуглы. А брови — летящие птицы. Такие встречал я порой У женщин в казачьих станицах И в селах над быстрой Курой. Как мне, вам нисколько не странно, И вы не смеетесь в усы, Что родинку дочь Индостана Рисует на лбу для красы. Здесь должен я без промедленья Сказать, что, темней, чем агат, На левой щеке от рожденья Есть родинка у Асият. А стан ее тонок, как будто У стройных черкесских невест. А косы такие, что трудно В один описать их присест. Когда я на Асины косы Гляжу, то, поверьте, друзья, Мне кажется, будто с утеса Два черных сбегают ручья. Их утром, бывало, в ауле Она расплетет у окна, И словно полночного тюля Окно заслоняет волна. Всю жизнь бы, до смерти хотелось Мне петь о глазах Асият. В них робость, и нежность, и смелость. Сражает сердца ее взгляд. С днем каждым в горах хорошея, Красавицей стала она. И грудь, и улыбка, и шея Достойны, клянусь, полотна. О бедный фотограф, как многим, Тебе не везет по сей день! Ведь ты аппаратом треногим Лишь снял ее облика тень.