Страница 19 из 25
– А есть что ли?
– Свежий, свежий … Его женщины хорошо берут. Гляньте вот.
– Тэкссс … У Вали-то старый номер… Теперь уж я ей … Обсчитай ка, дружок, обе.
– Подойдите, пожалуйста, – обратился я к озирающемуся профилю разносчика газет.
Он обернулся на плавном автомате, чиркнув костяшками правой, огруженной печатным массивом, руки по макушечным торчкам моего соседа. Тот вновь улыбнулся и сомкнул крупные рабочие пальцы в пудовый волосатый замок.
– У вас есть Газета?
– Последняя?! Нет. Да и не продавал я её никогда. Не тот контингент обслуживаю.
– Эг … кха … м, – то ли чихнул, то ли крякнул мой сосед.
– Понял вас. Благодарю.
Разносчик дёрнул уголками рта вверх и едва заметно кивнул. Мне понравились его живые глаза цвета слабого купоросного раствора; его основательное сложение с гипертрофированной мускулатурой правой (всегда рабочей) руки. Заметил я и, специально скрываемую, виноватую неловкость его движений. «Детдомовец, инвалид, спившийся и выдворенный с позором муж, вор, тюрьмою исправленный? Какой ёмкий персонаж!».
– Да и не купите больше нигде, – добавил разносчик, обернувшись через плечо, – закрыли её недавно, совсем закрыли.
– Газету? Закрыли? Как?!
– Высшей волей подишто и закрыли. Как ещё-то.
Мой сосед в очередной раз улыбнулся в усы и покачал сам себе головой. Напротив, по диагонали от наших сидений, двое похожих меж собой рябовато-русых паренька пили, как объяснил запах, «самопальный» спирт из пластиковой бутылки с надписью «Колокольчик». Они быстро пьянели и смеялись, подзуживая друг друга.
– Уууть … и до дна. Да закуси хоть хлебцем.
– Неа… Сам его жри. Облил чаем – вот и не суйся.
– Так с одного конца ведь только … Херли делать теперь?
– Пей давай.
– Погоди хоть конфетину найду … Еду не жравши.
– Я что ли … Эй, Романовна, дай Вовке пару «коровок».
– По мордам вам обоим надо дать. Какие из вас сегодня работники. Ох, не видит тебя, Генка, мамка твоя … Царство Небесное. Везде ведь за тебя, дурня, выбегала …
– Подавись ты, сучья пасть!
– Тьфу на вас, гадюжье семя.
Сосед мой привычно сморщился в усы, кашлянул и нежданно-негаданно протянул:
– Молодёжь …
«Закрыли … Мою Газету закрыли. Ну и что теперь? Покойся с миром свободное печатное пространство. Да здравствует торжество единообразия! Мы наш, мы новый … А может по-другому здесь и не бывает? Интересно, что по этому поводу думают Вова с Геной. Подойти прямо сейчас и спросить … Эх, мечтатель. И всё же Её закрыли. Значит теперь каждый человек на счету, каждое слово под запись, каждую мысль на рассмотрение. Наше дело левое … Диана, слышишь ли ты меня?».
Близилась санитарная зона. Народ предусмотрительно потянулся в туалетный тамбур. Примкнул к ситуативной очереди и мой сосед, а я прошёлся по вагону в противоположную сторону. Рядом с дверью дальнего тамбура, под мутным стеклом, висела «схема движения». Схема утверждала, что через несколько пустячных минут на нашем пути случиться станция Просвет. И она действительно случилась. Поезд дёрнулся и жалобно ржанул натруженным железом. Я интуитивно отыскал глазами окно. Краешек платформы, словно подножие заснеженной горы, едва проступал сквозь плотный занавес тумана. На полотне мелькали тени потенциальных пассажиров, слышались торопливые диалоги (такая кругом сделалась тишина). В этой тишине и тумане, в истеричных движениях теней за окном сквозило что-то надреальное.
Мы ждали встречного. Вскоре он содрогнул тишину приветственным рёвом, подобно дикарю, завидевшему сородича. В придорожной рощице, казавшейся из-за тумана сказочным лесом, трижды проскрипел ворон. Возвращаясь на своё место, я столкнулся в проходе с тщедушной, облачённой в пёстрые засаленные лохмотья, старухой. Желтоватое лицо её столь густо покрывали разной глубины и длины морщины, что оно показалось мне маской, специально надетой для колдовского обряда. От старухи пахнуло застарелым потом и керосином. Мы благополучно разминулись, но тут я услышал из-за спины тихий (адресованный, пожалуй, мне одному) жамкающий голосок: « Сильно тебя жизнь держит. Много дано. И ты держись за неё через многое, через любовь к нему. От того многого и сам пожнёшь. Ступая в пропасть, жди под ногой тверди – всегда подадут. А когда иначе – тут и всему конец. Много увидишь да ещё больше сам сделаешь. Продыху для тебя не придумано. Помни, просить и роптать – дела последние. Живи так и само придёт».
Я резко крутанулся на пятках и встретился с пустотой.
– Следующая Дыбинск! – разметал застоявшийся воздух вагона голос проводницы.
– Сколько там стоим?
– Минут сорок. Эй, работнички, все ли проснулись?! Дыбинск. Дыбинск следующая!
Послышалась суета и недовольные зевки. Кто-то очень смешно икнул. Рядом сказали:
– Господи, благослови.
– И здрасте … А вот он и я. И здрасте, – пропел фальцетом, возникший из тумана вихлявый (в дырявом кожаном френче и с поэтическим галстуком на шее, оказавшемся большим носовым платком) балагур, хлопнув в широкие, как масленичные блины, ладоши. – Будьте добры … А белый лебедь на … Ой, рыжая, опять на сносях что ли? Смотри, никому не говори, что я им папа.
– Лебедь прилетел. Уже клюнул где-то.
– Он. Палоумный.
– Пенсию, видимо, получил.
– Видимо…
– Еле добрался …весь этот туман … будь он … как снег лип (стукает по плечам ладонями, отряхивая призрачный снег). Товарищи, разрешите представиться … Мама синяя … Мама в фуражке, до Пережогина подвезёшь? Мама! Не мама?! Ну… А белый лебедь …
– Да уймись ты, в конце концов, птичья душа.
– Приветствую и вас. У тебя жена бухгалтерша. Всё цифры, цифры … А ты её обнуляешь в ночи. Что с тобой говорить. Я тебе спою лучше:
Шёл я лесом, видел чудо:
Чёрт под ёлочкой сидел.
У него глаза большие –
На ялде котёл кипел.
– А он женат ли?
– Куда ему. Просохнуть не успевает.
– Да, плохо мужику без причерёды …
– Вот и причереди его.
Раздался женский смех в два голоса.
– Верка, слышь, я Тольку-то обженила.
– Удачно?
– Это посмотрим. Девочка, вроде, хорошая. И к дому, и к кошельку приучена …
– Дай хоть пятачок … или прокляну. На Руси подавать – божьих детушек спасать … Строгий … Вижу … Вижу да не боюсь. Пролетарии всех стран, не расслабляйтесь. Эх, Империя, куда ж ты делася? Я в платье новое переоделася! Даа…хн…
– Лебедь, давай спиртику с нами, – разом прогорланили Вова с Геной.
– А белый ле … Затравить есть чем? Лук не предлагать … Мама унюхает … Тссс … Идёт.
– Не поите его. И так уж … Заблюёт вагон. Вам не убирать, – протрубила, шедшая мимо, проводница.
Пареньки ехидно засмеялись. Гена протянул Лебедю чайную чашку (без ручки и с обколотыми краями).
– Боже, царя храни. Сильный, державный … Эх, Империя … А тебя, кривая губа, по этапу идти. Яахххрь… Отт жидкая резина …
– Хлёбало завали.
– А белый …
– Брат-то у него сгорел в собственной квартире.
– Давно?
– В девяностые ещё. Связался с многодетной распущёнкой и понеслось …
– Понятное дело.
– Лебедь тогда киномехаником в клубе работал. В одежде франтил, бабам нравился …
– Ясно.
– А как случилось с братцем … Ну, кажись Дыбинск.
– Да …
– Дыбинск! – в последний раз рявкнула из тамбура проводница.
– Мама синяя, не оставь меня, подвези меня …
– Пойдём с нами, Лебедь. Грохнешь чайку в кандейке, продрыхнешься. Ну? – толкнул в костистое лебедево плечо Вова.
– Мне до … в Пережогино мне … Мама, кинь за так, а я в вагоне гадить не буду … Каххм… А бе …
– Выдумал. Нет и станции такой. Выводите его отсюда, пока милицию не позвала.
– Сама не знаешь … У меня брат там живёт … Пещерная женщина … А…
Рабочие дружно освобождали вагоны, стягиваясь на углу вокзала в сплошной тёмный поток. Большинство мужчин сразу же закурило. Дым смешивался с остатками тумана, в прорывах которого всё очевиднее сквозил намёк на солнечный день. В хвосте потока плелись Вова с Геной и повисшим на их плечах Лебедем. Мне запомнилась лысина последнего, походившая очертания на африканский материк – как он показан в географическом атласе.