Жара

— Только, пожалуйста, не сейчас! Только днем, когда светит солнце… Ты не угостишь меня чаем?

Она увернулась от него, хотя слегка и прильнула к нему, и он отправился в кухню, налил воды в чайник и открыл кухонную полку. Там лежало только несколько засохших серых листьев мяты, сахарница тоже была пустой, и он снова выключил плитку, поглядев на угол дома.

— Мне надо ненадолго выйти. Последи за ванной.

Люцилла сидела, скрестив ноги, на ковре, смотрела, не отрываясь, на экран и крутила цигарку.

— Здесь живет женщина, так? — Она сплюнула крошки табака с языка, а он помедлил с ответом, громыхая посудой.

— Жила, — сказал он и закрыл дверь.

Во дворе, за зарешеченным окном художницы, горела свеча на блюдечке, и он услышал тихие звуки музыки, соната. Скрежет поцарапанной пластинки был громче рояля. Кругом все погрузилось в темноту, в заднем доме уже все спали, и он, перескакивая через две ступеньки, следил за тем, чтобы не наступить на отстающие и хлопающие металлические полоски на ступенях лестницы.

В своей квартире он сложил в пластиковый пакет все, что было у него в холодильнике и на полках: хлеб, упаковку нарезанного сыра, различные сорта чая; вымыл и заклеил пластырем свои израненные пальцы. Потом подошел к окну, взглянул наверх, на окна пятого этажа в переднем доме, зажмурил глаза и сделал глубокий вдох. В кухне там никого не было, только отражался в верхних стеклах месяц, мертвые блики над кончиками тополиных ветвей.

Опять во дворе, он услышал шорох и возню в мусорных бачках. Под крышкой следы зубов на толстых пластиковых упаковках, зловещая ухмылка серой полукруглой пасти по краю пакета, а когда он снова открыл дверь на пятом этаже, залаяла собака и закричала Люцилла. Какой-то визгливый крик, словно плач ребенка, и он, оставив пакет в прихожей, открыл дверь в ванную.

Густой туман от пара, Бинго, передние лапы на краю ванны, смотрел на него, повернув морду. Женщина сидела в воде, запустив пальцы в волосы, которые странным образом почему-то склеились, имели вид черной, как деготь, массы, не то ила, не то еще чего-то тягучего, из чего она никак не могла вытащить растопыренные пальцы.

— Что это такое? Что за дурацкий шампунь ты мне подсунул? Глаза ест как, как… скипидар. Я сейчас с ума сойду!

Он кивнул, пошел в кухню и вернулся с пластиковой бутылочкой в руках.

— Ты что же, не прочитала этикетку? Сиди тихо! — Обхватив ее за подбородок, он выпустил длинную струю моющего средства ей на голову. — Это же была ароматическая жидкость для ванны.

— Я только на цвет посмотрела, — жалобно сказала она. — Мой шампунь в Польше точно такой же…

Он промыл ей волосы, сполоснул их ручным душем; вода окрасилась в серый цвет, а она отфыркивалась, откашливалась и подставляла ему лицо с зажмуренными глазами.

— Глаза тоже! — Он протер уголки глаз кончиком полотенца. Потом намылил ей волосы еще раз, на сей раз березовым шампунем, и стал с силой втирать шампунь в кожу, массируя голову, а она строптиво сопротивлялась. При этом она со свистом втягивала носом воздух, а шея и плечи покрылись гусиной кожей, когда он кончиками больших пальцев промывал ей уши.

Пока шампунь оказывал свое целебное воздействие, он взял махровую варежку и намылил ей плечи и спину. Наклонив голову и сложив руки между колен, она молча позволяла ему все; пожалуй, только притворно раскачивалась сильнее, чем нужно, когда он тер ей позвоночник, а соски, касавшиеся поверхности воды, заполнившей ванну, вычерчивали в это время маленькие островки в мыльной пене. Затем она скрестила руки на затылке, и он вымыл ей шею и подмышки, взял ее за кончики пальцев, которые уже отмокли, став мягкими и сморщенными, вытянул ее руки и намылил их. Снова окатил душем и спросил, глядя на ее бок.

— Что за шрам?

Она не ответила и стала нащупывать цепочку. Сжав крепко веки и открыв рот, она выпускала пену, стекавшую с нижней губы. Ее уши торчали из ставших гладкими волос, мягко прилегавших к голове, проколотые мочки покраснели. Узкая спина, очень подвижные лопатки, кожа цвета жженого сахара, покрытая блестящими пузырьками уходящей из ванны воды, вот уже показались изгибы ее бедер. Де Лоо прервал свое тихое, почти беззвучное посвистывание, открыл снова краны и положил варежку на край ванны.

— Как это понять? — крикнула она ему вслед. — Давай дальше!

Но он ушел в кухню и принялся заваривать чай.

Чуть позже, когда он внес поднос в большую комнату, она сидела в махровом халате на софе, обмотав голову полотенцем, и он поставил фарфоровый чайничек с горячей водой на маленький столик и подтянул к себе кресло. Она зажгла свечу, покопалась в своем рюкзаке и, насадив какой-то комочек на иглу, подержала его над пламенем. Он кивнул головой в сторону канала.

— И ты каждую ночь спишь там, на берегу?

— Естественно, — сказала она. — А где же еще? Летом это вообще самое лучшее. Конечно, если нет дождя. — Она раскрошила гашиш над чаем.

— Но это ведь не совсем безопасно, а? Разве сейчас так трудно найти квартиру? В газетах полно объявлений.

— А чего там, — сказала она и откинулась назад. — У меня ведь есть нож. А кроме того, меня Бинго охраняет. — Она подогнула колено и уперлась пяткой в край софы, при этом халат немного раскрылся, оголив ее живот. Он посмотрел на серебряное кольцо в пупке, на слегка обнажившиеся черные волосы на лобке.

— Чтобы снимать квартиру, надо иметь работу. А работу, если ты найдешь ее, то никогда не получишь без адреса постоянного местожительства, старая история. А если ты к тому же еще и иностранка… — Она поправила белую полу халата. — А что, собственно, тебя волнует? Или ты думаешь, не трахнуть ли меня?

Он с шумом выдохнул воздух, коротко покачал головой, а она сделала глоток и вытянулась на софе. Поставив чашку на живот, она ласкала пальцами ноги свою собаку.

— В прошлом году я чуть не получила работу. Хотя даже не сделала нормальной заявки, так, поместила пару слов в Интернете, будучи наполовину в трансе. И представь себе, они захотели меня взять! Где-то какая-то фирма по импорту и экспорту. Для человека с незаконченными курсами немецкого языка совсем неплохо, подумала я. Дома мне все осточертело. Я купила билет и села в поезд, который шел в Глюкштадт, Северная Германия. Знаешь такой?

Де Лоо кивнул, хотя почти не слушал ее. Разве что только прислушивался к ее голосу.

— Ну вот, я приехала довольно рано, еще и двенадцати не было, а мне надо было явиться на собеседование только после обеда, но сколько я ни изучала маленький план города на вокзале, так и не могла найти проклятую улицу. Я спросила парочку людей, но все только пожимали плечами. Тогда я села в такси. Но и водитель не знал, куда ехать, когда я назвала ему адрес. Солидно напечатанное наверху название фирмы. Ей-богу, липой это не выглядело. Но он такого адреса не знал, запросил диспетчерскую и поехал со мной в какую-то деревню под Глюкштадтом — улицу мы там нашли, но не фирму по импорту и экспорту, а только один курятник. Он объехал со мной еще пару деревень, и когда мы вновь вернулись на вокзал, деньги у меня кончились, а на глазах были слезы. Наконец таксист взял у меня письмо и сам посмотрел адрес.

Она горестно покачала головой.

— Он долго читал верхние три строчки, а потом принялся хохотать, как это делают, наверное, только на Севере Германии. Никакого веселья. Только серьезно и сказал: «Да-а, девка. Мы здесь в Глюкштадте, верно?..» А я: «Ну да, я знаю. Мне сюда и надо было». А он постучал пальцем по письму и говорит: «Нет-нет. Ехать надо было в Глюксбург. А это еще сто километров севернее, у самой датской границы…» Да-а. Так что я снова села в поезд, а когда приехала туда, то увидела, что в Глюксбурге даже вокзала нет и до них нужно добираться через Любек или Юбек до Фленсбурга, а оттуда на автобусе, который ходит раз в час, а было уже совсем темно. На фирме ни души, в кошельке пусто, и тогда я принялась гулять вдоль берега, а на ночь устроилась в пляжном соломенном кресле с тентом — первая моя ночь на улице. Так оно дальше и пошло. Потому что выяснилось, что там давно уже взяли другую, которая явилась вовремя. — Она зевнула, не разжимая зубов, протянула ему пустую чашку. — Ну как это называется? Невезение!