Разведка продолжает поиск

Жаркие схватки, вспыхнувшие правее и левее нас, постепенно затихли. Выходит, и там наступление застопорилось, партизанские формирования не могут пробиться к железной дороге — даже подступы к ней сильно укреплены.

Под утро мы предприняли еще одну атаку. Видимо, гитлеровцы поняли, что, кроме этих партизанских формирований, больше никто не подойдет, и такой открыли ответный огонь, что, казалось, пулям и осколкам стало тесно. Особенно усердствовали минометы. Неподалеку от меня разорвалась мина, и через громыханье боя я услышал, как раздались крики:

— Комиссара ранило! Комиссара ранило!

Отходили, когда начинало светать. Отступали расстроенные, подавленные, измотанные до предела напряжением атак и бессонной ночью.

В этих местах подступавший к деревне лес был в больших прогалинах, и, появись вражеские самолеты, сколько бы еще вреда они причинили истрепанным партизанским бригадам! К счастью, этого не произошло.

Мелькали фигуры бойцов. На многих виднелись свежие бинты с яркими пятнами крови. Некоторых партизан несли на шинелях, вели под руки.

И сейчас в моей памяти один — высокий, голова в белых бинтах. А лицо… лицо иссечено осколками. Под руку его поддерживала девушка, медсестра или партизанка. Это был тот самый комиссар, которого ранило разорвавшейся близко от меня миной. Но кто он, как его фамилия, из какого отряда или бригады, я не знал.

На востоке уже всходило солнце. Вот-вот его лучи коснутся и бобыничского леса, куда отходили мы после неудачной попытки прорваться через железную дорогу. Первые сутки мая — первые сутки нашего отступления — кончались. При свете занимавшегося дня не хотелось глядеть в глаза друг другу, и мы шли, низко опустив головы, шли молча.

Вскоре объявили привал. Партизаны приводили себя в порядок. Умывались в какой-то лесной речушке, перекусывали. Многие, положив тощие вещмешки под головы, растянулись под деревьями.

Вечером нас с Поповым вызвал к себе командир отряда М. Ф. Фидусов. Под толстым дубом уже собрались командиры взводов и политруки. К этому времени в отряде числилось три стрелковых взвода, хозяйственный и разведки. Правда, по количественному составу они были малочисленны: три недели блокады и кровопролитных боев вывели из строя более трети партизан. На совещании присутствовали и комиссар А. Г. Семенов, и начальник штаба И. П. Щукин, и заместитель командира отряда по разведке А. И. Галузо. Разговор пошел откровенный. Начал его Макар Филимонович. Он только что вернулся от Сакмаркина. Положение бригады, да и всех партизанских отрядов, оказавшихся в бобыничском лесу, хуже некуда. В прошлую ночь никому не удалось прорваться через железную дорогу: каратели опередили нас, надежно отрезав магистраль мощными заслонами. В отрядах много убитых и тяжело раненных. Боеприпасы на исходе, гранат почти нет… Нынешней ночью опять пойдем на прорыв, но в другом направлении.

— В каком? — сразу же раздались голоса.

— Не знаю. Комбриг объявит перед самым выходом. А теперь готовьте людей к маршу. Предупредите и население. Выступаем все вместе.

За каждым из политруков была закреплена определенная группа жителей. Это говорится, закреплена. На самом же деле выходило вот как. Придешь к своим, и тут же начинают собираться люди. Не только те, которые следуют в этой группе. К ним ведь приходят родственники и знакомые. Или случайно проходя мимо, человек увидел, что собрались люди, остановился — вот вам и «вольный» слушатель. Так было и в тот раз. Собралось очень много народу. Обоз располагался не отдельными «деревнями», а скопом.

В первую очередь, естественно, всех интересовало, что там, на фронте? Я рассказал, что Красная Армия разгромила огромную группировку фашистов на правобережье Днепра, на Украине, что в Крыму тоже наступают наши войска.

По опыту знал, перед каждым маршем следует напоминать людям, чтобы они при движении соблюдали строжайший порядок. Да, нас будут обстреливать, может, и бомбить, если утро застанет в дороге. Поэтому не надо бросаться из стороны в сторону, не создавать панику, не нарушать порядок движения.

— Иначе что получается? — говорил я. — Вместо того чтобы отбивать противника, который наверняка будет висеть у нас на хвосте, партизаны вынуждены наводить порядок в колонне.

Напомнил еще раз о бдительности. Во время блокады к нам могут быть заброшены провокаторы. Поэтому каждый незнакомый человек, примкнувший к колонне, должен насторожить. Надо присматриваться к нему, как он себя ведет, что говорит, не сеет ли паники. Если незнакомый вызовет подозрение, немедленно сообщать о нем партизанам.

И еще об одном не преминул сказать. Наступала пора весеннего сева. Как только мы вырвемся из вражеских тисков, надо немедленно приступать к севу. Неважно, что окажемся не в своих местах, все равно надо помогать местным крестьянам засеять всю землю. Потому что нам собирать урожай, нам есть этот хлеб и этот картофель.

Заметил, как задумались крестьяне. Кажется, и лица их посветлели. И это вполне понятно. Ведь речь шла о земле, о том, что тревожило каждого хлебороба.

— Прорыв будет тяжелым, — сказал в заключение. — Поэтому брать с собой самое необходимое.

— Не до жиру — быть бы живу, — тихо отозвался седой старик.

Жалко, очень жалко каждому крестьянину расставаться с вещами, что сопровождали его всю жизнь. Я, крестьянский сын, понимал их, своих слушателей. Но понимал и то, что прорываться через полотно железной дороги, по которой курсирует бронепоезд, через дорогу, укрепленную частыми дзотами, — это не то, что перейти разлившуюся Ушачу. Поэтому говорил людям правду — горькую правду.

До сих пор помнится, как после нелегкого боя под Чашками не лез в горло ароматный обжаренный кусок свинины, хотя такого деликатеса давным-давно не пробовал. Дело в том, что крестьяне, наконец добравшись до бобыничского леса, начали резать скот, с таким трудом переправленный через Ушачу. Люди знали, что партизаны валятся с ног не только от напряженных боев, но и от голода, и теперь старались поддержать нас физически. Да, они, как и мы, предчувствовали, что впереди предстояло нам неимоверно трудное.

Прорыв

С полудня застонал бобыничский лес от разрывов снарядов и мин. С корнями выворачивало деревья, осколки срезали толстые ветви вековых дубов, вершины гонких сосен. Падали убитые, в муках корчились раненые партизаны, женщины и дети. Казалось, страшнее этого ада ничего не может быть. Но часа в четыре появились самолеты, артиллерия усилила обстрел — и вот уже не стало слышно отдельных разрывов, беспрерывным гулом ревел лес.

Оставаться здесь было невозможно: утром немецкие воинские части могут начать наступление со всех сторон. Чтобы спасти раненых и население, командование оперативной группы Полоцко-Лепельского соединения на этот раз решило прорываться через железную дорогу не на одном участке, а в разных местах и тем самым ввести в заблуждение противника, заставить его рассредоточить свои силы. Каждая бригада получила свое направление.

Под вечер Николай Александрович Сакмаркин созвал командиров отрядов и взводов, комиссаров и политруков. Собрались на холме в изреженном за этот день леске. Внизу, у подошвы, — госпитали. Многие укрытия разворотило снарядами и бомбами, под каждым деревом лежали группки раненых.

— Положение тяжелое, но не безнадежное. Надо прорываться через «железку». Место прорыва нашей бригады определено между станциями Кульгаи и Загатье. На штурм, — комбриг так прямо и сказал, — пойдем сегодня ночью четырьмя отрядами. Разведке обеспечить маршрут продвижения.

Я спохватился: почему только четырьмя, а где еще три отряда? Мне пояснили, что они ушли с А. В. Сипко прорываться в другом направлении.

«Обеспечить маршрут продвижения»… Это намного сложнее, чем просто разведать. Две ночи мы уже вели усиленную разведку во всех направлениях, знали, в каких деревнях находятся вражеские заслоны и гарнизоны, как они укреплены, где ставят засады. Нам почти везде можно просочиться. Но как провести четыре отряда партизан и более двух тысяч населения, раненых, больных? А надо провести во что бы то ни стало, да так, чтобы гарнизоны до подхода к железной дороге не втянули нас в бой. Если обнаружат, окажемся в тисках сильно укрепленного кольца.