Страница 33 из 63
Как только вражеская колонна появилась на Залуженской горе, через которую проходил большак, дружным огнем отозвался взвод Смольникова, издали ударили сюда и бойцы Орлова. Пехота противника тотчас же рассыпалась, залегла в кюветах, вдоль ручья и по Залуженской горе. Зато выдвинулись вперед танки, на марше по-прежнему следовавшие ближе к середине колонны. Они открыли бешеный огонь из пулеметов и орудий. Разрывы снарядов подступали все ближе к нашим траншеям. Ударили по обороне и тяжелые минометы. Вот тут-то, с расстояния метров в триста, открыли огонь партизанские бронебойщики. Танкисты-фронтовики знали это грозное для их машин оружие, поэтому попятились, но огня не прекратили, старались нащупать гнезда и подавить расчеты ПТР. Правда, для этого им пришлось прикрыться Залуженской горой, и теперь только черные следы от танковых траков виднелись на ее склоне, обращенном к нам.
Враг понял, что главный участок, наиболее опасный, но открывающий ему путь на Ушачи, — пригорок возле шоссе, где находилась линия обороны взвода Смольникова. На этом небольшом пятачке у большака и сосредоточили огонь гитлеровцы. Взрывы снарядов и мин буквально перемешивали мокрый снег с желто-бурым песком. Пасмурный апрельский день при полном безветрии стал сумрачным от пороховых газов, от дыма разрывов снарядов и тяжелых мин. Отстреливаясь от наседавших врагов, я постоянно следил за обороной соседнего взвода Михаила Смольникова. Там была моя сестра Нина, и я отвечал за ее жизнь не только перед самим собой, не только перед собственной совестью. В ушах звучал голос матери:
— Ты смотри за ней, сынок, чтоб чего-нибудь не случилось…
А там уже огонь достиг того предела, когда бойцы перестают кланяться взрывам снарядов и мин, густому посвисту пуль — в полный рост перебегают с одного места на другое, чтобы занять более удобные секторы обороны. Часто среди группок партизан замечаю свою Нину — по ее санитарной сумке… Вот она, не прячась от шквального огня, тащит раненого.
— Нина-а, пригни-ись! — кричу изо всех сил.
Но в этом адском грохоте, в трескотне автоматно-пулеметного огня она не слышит меня, занята своим делом.
— Сестричка, держись! — успеваю крикнуть, пробегая возле лощинки, в которую она стянула раненых и теперь перевязывала.
Нина подняла воспаленные глаза, как-то отчужденно — вроде не узнала — взглянула на меня, но все же ее голос дрогнул:
— Держусь, братка, держусь…
И этот отчужденный взгляд, и этот дрогнувший голос на слове «братка» — до сих пор со мной…
Но тут один из танков стремительно вынырнул из-за горы и на большой скорости ринулся на позиции, с ходу проутюжил окоп соседей-бронебойщиков Владимира Волкова и Василия Федуры — раздавил их гусеницами. Тотчас же Петр Пузиков, начальник штаба отряда имени К. Е. Ворошилова, схватил противотанковое ружье и открыл огонь по танкам, снова появившимся из-за горы. Было отчетливо видно, как на корпусе то одного, то другого, то третьего ярко вспыхивали искры бронебойных пуль, но они не причиняли вреда стальным махинам. Тут же немцы обнаружили, откуда бьет ПТР, и Пузикова ранило осколком снаряда, разорвавшегося неподалеку от его окопа… Вскоре бронебойщики Николай Королев и Николай Зайцев метким выстрелом подбили один из танков, и он замер на поле боя. Но через минуту второй, круто развернувшись, ударил из орудия по нашим смельчакам. Прямым попаданием снаряда оба они были сражены наповал. Спустя несколько мгновений первым же выстрелом Тимофей Гусаков из другого ПТР заставил замолчать и этот танк. Гитлеровцы уволокли его на буксире на Залуженскую гору.
Когда густая цепь вражеских солдат в приплюснутых касках снова хлынула в контратаку, вместе с группой разведчиков я перемахнул большак — побежали на помощь взводу Михаила Смольникова. С ходу бросились в атаку, раздумывать некогда. Промедлишь — в один миг получишь пулю в лоб или штык в грудь: фашистские гренадеры натренированы в боях на фронте, да и снаряжение у них не идет ни в какое сравнение с партизанским.
Трудно в такой ситуации мгновенно осмыслить происходящее, даже рассмотреть, где свои, где враг. Все сцепилось и слилось в какой-то огромный живой клубок, который перекатывался с одного места на другое. Направить движение этого клубка никто не мог — ни партизаны, ни гитлеровцы. Дело в том, что отряд Василия Нестерова весь огонь разумно сконцентрировал на Залуженской горе и не давал никакой возможности карателям подняться, чтобы сбежать в низину и помочь своим. Но и фашисты из-за горы открыли такой минометный огонь по отряду имени К. Е. Ворошилова, что не только бежать вниз на помощь своим, но и поднять голову из траншеи невозможно.
А клубок партизан и вражеских солдат внизу, в пойме вымерзшего за зиму небольшого ручья, катался то вправо, то влево, то вперед, то назад. Стрелять сюда ни гитлеровцам, ни нам никак нельзя: поразишь своих…
Остатки партизан взвода Смольникова окружили своего командира и отбивали наседавших со всех сторон фашистов. Они заметили партизанского вожака и теперь стремились во что бы то ни стало уничтожить его. Вовремя, однако, мои хлопцы подоспели на помощь! Хотя и немного нас, но все же свежие силы. И нам тоже пришлось столкнуться с новой волной фашистов, залегших невдалеке, а теперь поднявшихся во весь рост для броска врукопашную. Они безо всякой осторожности лезли на нас. Нельзя допустить их до рукопашной: они перебьют нас до одного, передушат. И мы, не сговариваясь, с близкого расстояния с колена открыли дружный огонь.
Никто не командовал нашей группой: разведчики сами определяли жаркие точки, где наиболее они нужны. Всей группой бросились на помощь Михаилу Смольникову. Он уже без своего грязно-белого, в «морщинах» полушубка. В одной гимнастерке, с автоматом, весь в поту, Михаил сцепился с каким-то ефрейтором, а затем, одним прыжком отскочив от него, разрядил обойму своего ТТ. Второй гитлеровец пытался приблизиться к командиру, но здесь невесть откуда появился Михаил Белюсев и, схватив винтовку за ствол, как дубиной, нанес такой удар гитлеровцу по голове, что тот свалился наземь, хотя и был в каске.
В сутолоке схватки и я оказался рядом со Смольниковым. Он как-то провел по мне взглядом, выражавшим не то удивление, не то благодарность, и опять схватился с каким-то гитлеровцем. Сначала Михаил сильным ударом ноги положил того на землю, а затем выстрелил в упор.
Между мной и Смольниковым оказались три гитлеровца. «В рукопашной схватке нельзя разделяться!» — мелькнуло в моей голове, и в тот же миг я выстрелил из нагана в грудь ближайшему. Второй будто сам свалился мертвым. Глянул: это Борис Павлов, мой земляк, уложил его. Третий солдат, явно здоровее Смольникова, схватил его за руку с пистолетом и высоко поднял кверху, не давал стрелять. Опередив меня, Борис наотмашь ударил прикладом по плечу с узким погоном. Не поспей он этого сделать, поединок неизвестно чем бы кончился…
Разведчики, разгоряченные схваткой, уже потеряли осторожность. Страх исчез, мысли инстинктивно подчинены одному: не убьешь ты — убьют тебя… Перезаряжая наган, огляделся: маловато же у нас осталось силенок.
И тут из камышей Усвейского озера к нам на помощь прорвалась большая группа партизан отряда имени К. Е. Ворошилова. С криком «ура!» она с ходу бросилась на фашистов. Перевес в силе на некоторое время стал на нашей стороне. Гитлеровцы дрогнули, попятились, залегли и открыли сильный огонь. Мы снова оказались явно в невыгодном положении. Тоже пришлось залечь, начать перестрелку.
Видно, кто-то из командиров на Ляховской горе заметил это, и наши минометчики тут же открыли прицельный огонь по гитлеровцам. Да так метко стали разить их, что враг не мог поднять и головы.
В это время к нам подполз Капитон Григорьев.
— Как ты сюда попал? — удивился я.
— Командир прислал за вами. Дело есть…
К этому времени со стороны Усвицы гитлеровцы подошли к самому озеру, сделали несколько попыток прорваться по льду с фланга, но получили отпор. Теперь Заговалино, Ратьково и весь северо-западный берег озера они обстреливали из пулеметов и минометов.