Страница 62 из 88
«День памяти Трумпельдора», 1928; в сб. «Воспоминания современника».
И в другом месте:
Надо набраться терпения. И не бояться латинских слов. Даже слова «милитаризм». Ненависть к войне — это духовное наследие нашего народа. Наши пророки гневно осуждали массовое убийство, и среди нас нет никого, кто не мечтал бы о поколении пацифистов. Но именно та система образования, которую клеветник называет «милитаристской», имеет больше всего шансов вырастить доброе и здоровое поколение.
«Путь милитаризма», «Хайнт», 25.1.1929; в сб. «На пути к государству».
О чем же конкретно говорил Жаботинский?
На самом деле лишь война отвратительна. В армейской же жизни есть многое, чего нам не хватает в жизни повседневной. Это, прежде всего, «чувство локтя». В армии нет и не может быть «классовой вражды». Второе — регулярные занятия спортом. И третье — армейская дисциплина. Но здесь стоит остановиться и поговорить подробнее.
Мы иногда возвращаемся к идеям, казалось бы, давно вышедшим из моды. Спросите, например, обыкновенного человека: что он думает об армейской дисциплине? В ответ услышите: «Фи, человека превращают в машину!». Но ведь сам-то он в глубине души наслаждается зрелищем этой четко марширующей «машины»...
Разумеется, не всегда, разумеется, лишь при определенных обстоятельствах, человеку просто необходимо почувствовать себя частью огромного, мощного, стройного целого.
Там же.
Второй бокал — за еврейскую армию. Молча выпьем за нее, ибо молчание прекрасно для солдата на поле битвы. И еврейская молодежь знает, что нет службы более замечательной и благородной, чем служба бойца, охраняющего мирный труд народа.
«Четыре бокала» (оригинал на иврите), «Доар ха-йом», 24.4.1929.
Есть такая капля влаги —
Завтра встречу с ней готовь.
Капля влаги не на флаге —
В сердце пламенная кровь.
И когда бедой повеет,
Мы поднимемся на бой.
Кровь отважных Маккавеев —
В нашей силе молодой.
«Песнь знамени», в сб. «Стихи».
Война
«Всякая война есть не что иное, как братоубийство».
Жаботинский ненавидел войну не только как гуманист. Для евреев война всегда была бедствием вдвойне, ибо и победители и побежденные обычно не щадили евреев. А если евреям приходилось сражаться в войнах, то они сражались с обеих сторон, убивая друг друга и умирая за чужие интересы. В 1929 году Жаботинский откликнулся на предложение установить в Эрец Исраэль обелиск в честь неизвестного солдата-еврея:
Почему мы сможем сказать: «здесь покоится»? Ведь под самим обелиском не будет никто похоронен. Да, конечно, нет в Эрец Исраэль ни пяди, где бы не пал когда-то, в продолжение тысячелетий, еврейский воин. Но неизвестный еврей — это лишь символ. Символ человека, который вынужден был убивать брата. И на обелиске должно быть написано: «Прохожий! Остановись на минуту. Подумай о том, что говорит тебе этот камень. Он поставлен в честь еврея, для которого любая война, где бы она ни велась,— братоубийственная война. Не думаешь ли ты, что это может стать и твоей участью? И даже если это и не совсем так, и даже если ты француз и пойдешь воевать с немцем — но ведь всякая война есть не что иное, как братоубийство. И всякий, павший на войне, есть жертва абсурда, массового сумасшествия, дикости. И мы, евреи, старцы этого мира, установили здесь, на этой самой святой на свете земле этот камень в память о нашей национальной трагедии, трагедии всего человечества и в то же время для того, чтобы ты понял и никогда не забыл».
Конечно, это все слишком длинно и неуклюже для надписи на обелиске. Но это все нетрудно изложить и коротко — слово, выбитое на камне, стоит десятка слов на бумаге. Я, правда, сильно сомневаюсь, что это все поможет, что действительно «поймут и никогда не забудут». Но все равно, нужно напомнить эти истины, и именно на памятнике безымянному еврею, неизвестно из какой страны, и именно в Святой земле.
«Наш неизвестный солдат», «Морген-журнал», 2.5.1920.
«...Абсурд, массовое сумасшествие, дикость»... Абсурдность войны Жаботинский осознал десятком лет раньше, когда сам был участником войны и видел все ее ужасы. Он писал в «Слове о полку»:
Стемнело, и мы их повели: тысячу сто человек, турок и немцев, за шестнадцать верст, по безлюдным солончакам и обгорелым зарослям, под охраной восемнадцати солдат, почти всех — портных из Уайтчепла, с двумя офицерами и «падре»[*]: он тоже решил непременно псйти. Я шел сзади в черной, сырой и жаркой темноте и думал о том, что, собственно говоря, они голыми руками могли бы нас передушить; но они послушно плетутся как полагается, по четверо в ряд, немцы даже стараются идти в ногу, а наши солдаты, привинтив штыки к заряженным винтовкам, шагают справа и слева, «цепью», в которой звено звена не только не видит, но и оклик не сразу услышит.
«Падре», верхом на Коган Иксе, то уезжает вперед, то возвращается: надзирает, чтобы пленных не обижали или чтобы они сами не обижали друг друга.
Тащимся, тащимся, и все думаем одно и то же. Неделю тому назад эти люди были здесь ужасом и красою земли. И ведь только случайно мы их ведем, а не наоборот. Много я передумал в ту ночь. Видел я Реймский собор под обстрелом и дуэль аэропланов в воздухе, и gueules cassees и немецкие налеты на Лондон — солдаты с фронта божились, что это хуже Ипра[*]: в Ипре хоть не было в этом грохоте женского и детского плача. Все это страшно, но калечить людей и губить города умеет и природа. Одного не умеет природа: унизить, опозорить целый народ. Это горше всего; и это монополия человека. Живал я и в Берлине, и в Вене, и в Константинополе, видел эти самые обломки образа и подобия Господня, как они работали, как они смеялись, как гуляли со своими барышнями по Пратеру и курили наргиле в переулках Галаты. Часто теперь, когда обзовут меня публично милитаристом, я вспоминаю эту ночь, и дорогу, и долину Иордана, в тени той самой горы Нево, где когда-то умер пророк Моисей от Божьего поцелуя; вспоминаю и не отвечаю, не стоит.
Слово о полку. Автобиография.
Что же, нет никакой надежды? Есть ли способ избавиться от войн, от убийств, от мучений? Жаботинский не полагал, что найти решение легко и просто. Он не верил в надежность пактов о ненападении и конвенций о сокращении вооружений. Единственная надежная гарантия — это сделать все возможное, чтобы устранить причины возникновения войны:
Народы не начинают войн просто так и безо всякой причины. Ушли безвозвратно те времена, когда король мог объявить войну из-за того, что обидели его фаворитку. Вообще-то неизвестно, были ли они когда-нибудь такие времена. Сегодня мы видим, что войны сопровождаются некоторым воодушевлением масс, общественным энтузиазмом. Это свидетельство того, что данная война ведется ради разрешения проблем, волнующих хотя бы часть общества. Но ведь эти проблемы можно разрешить иначе. Именно это и может помочь, а не конвенция, ограничивающая артиллерию Уругвая тридцатью девятью пушками.
И самого человека надо перевоспитать. И это вовсе не невозможно. Хрестоматийный пример: англичане, народ вовсе не трусливый, давным-давно прекратили моду на дуэли. Надо изменить природу человека, а не надеяться на конвенции, остающиеся на бумаге.