Мир Жаботинского

Ибо и вы, и мы — равно стремимся к нему.

«А дальше?», «Доар ха-йом», 22.2.1929.

Вот что писал Жаботинский в дни, когда разгорелся печально знаменитый конфликт вокруг Стены Плача (были предприняты попытки ее осквернения):

Многие засмеются мне в глаза, если я скажу, что у каждого народа есть священные места. Ибо слепцами и глупцами сделал нас столь модный ныне цинизм. Но я утверждаю — есть священные места. Что такое Стена Плача? Не найдется и одного из сотни среди евреев мира, кто видел бы ее своими глазами, и одного на тысячу — кто бы знал ее историю, но все — даже завзятые ассимиляторы — были потрясены, узнав о попытках осквернения ее камней. Если вы спросите: «А ты-то сам понимаешь — почему?» — признаюсь, что не понимаю. И я причислял себя к поборникам прогресса и думал, что любой завод мне дороже древних руин,— и ошибся. Ибо есть особая логика в жизни, тесно связывающая древние традиции с явлениями сегодняшнего дня и планами на будущее.

«Доар ха-йом», 23.10.1929.

Со временем в отношении Жаботинского к религии произошел драматический поворот, что отразилось на проекте Основного закона, который Жаботинский вынес на рассмотрение конгресса Новой сионистской организации. Там было сказано: «Цель сионизма — избавление Израиля и его земли, возрождение его языка и государства, укоренение святых принципов Торы в жизни нации. Пути к достижению этого: создание еврейского большинства в Эрец Исраэль... воссоздание еврейского государства на принципах гражданской свободы и социальной справедливости в духе Торы Израиля, возвращение в Сион всех любящих его и конец рассеянию. Провозглашается равный приоритет интересов личности, общества и классов». Этот проект был утвержден после блистательной речи Жаботинского, в которой он сказал:

Доселе в национальном движении в Израиле властвовали искренние, честные, прекрасные лозунги, заимствованные у блистательной эпохи освободительных войн прошлого века: «Религия — это частное дело», «Отделение церкви от государства». Но история развивается диалектически, и сегодня мы сталкиваемся с необходимостью пересмотреть свое отношение и к этому вопросу. Изгнание церковников, отлучение их от власти было необходимо, но это привело к изгнанию Бога. И более чем сомнительно, было ли это желательным результатом. Да, религия должна оставаться сугубо личным делом, в смысле твоего, моего, его мировоззрения. Тут должна быть сохранена полная свобода в традициях священного либерализма, святость которого пребудет вечно. Но далеко не «частный вопрос» — умерла ли традиция или она жива. Остались ли гора Синай и пророки живыми явлениями духа или это пылящиеся под стеклом мумии, фетиши, наподобие ацтекских. Да, «церковь должна быть отделена от государства» — в том смысле, что никто не может навязывать кому-либо свои взгляды — как религиозные, так и атеистические.

Но высший интерес «государства» и нации — чтобы Вечный огонь не угас, чтобы среди всего, что сваливается ныне на голову молодого человека, попадало к нему и представление о наших ценностях, чтобы доходил до него Священный дух, дух нашей традиции.

Речь на открытии Новой сионистской организации, Вена, 7.9.1935; в сб. «Речи».

Но раздел «Укоренение святых принципов Торы в жизни нации» был принят не без яростного сопротивления многих делегатов. Многие обвиняли Жаботинского в том, что при помощи такого «реверанса» он хотел склонить на свою сторону массы религиозных фанатиков. Жаботинский это решительно отрицал. В письме к сыну, написанном за два дня до закрытия конгресса, он писал:

Я готов подписаться под каждой буквой. Это плод долгих размышлений. Нет нужды говорить, что я по-прежнему за принцип свободы совести и т. д. и не вижу ничего священного в «ритуале». Идея глубже: «укоренение святых принципов Торы в жизни нации»... Всякий согласится, что в Торе есть священные принципы, а все священное стоит «укоренить». С другой стороны, эти «святости» — все из области этики, морали, любой атеист из атеистов обеими руками за мораль, так зачем же религиозная «упаковка»? Я думаю, в этом вся суть спора. Тысячу раз можно преподать моральные правила без всякой связи с Божественным. Так делал и я всю сознательную жизнь, но теперь я считаю, что правильнее все же рассматривать основы этики как нечто, данное изначально и свыше, как нечто недоступное разуму исследователя. Не только из соображений обычной вежливости, ведь, в конце концов, Библия — это действительно наш первоисточник, и почему мы должны это скрывать? Почему можно тогда провозглашать принципы сионизма именем Герцля (если их вообще можно провозглашать без Герцля)?..

Почему же только Тору мы должны стесняться цитировать? Это не что иное, как известный сорт снобизма, брезгливого отношения к «местечку». Но для меня — дело не только в этом. Не просто в неприятии брезгливости и снобизма, не только в желании возвратить Торе ее почетное место, я иду дальше. Я считаю, что нам необходим религиозный пафос сам по себе. Я не уверен, что возможно «укоренить» его в душах, быть может, это «врожденное свойство», нечто вроде музыкальных способностей. Но если б только появилось поколение верящих, я был бы счастлив.

У меня нет сомнений, что наши друзья ортодоксы еще натворят нам бед. Но я не боюсь. Надеюсь, мне удастся загнать их фанатизм в рамки приличий. Но я хочу знать, что ты об этом думаешь. Я встал в 6 утра, чтобы излить душу.

Письмо Эри Жаботинскому, 14.9.1935.

Жаркие споры вокруг «Основного закона» продолжались. Нападки сыпались и со стороны ортодоксов, и со стороны «светских». Но прежде, чем мы приведем отголоски этого спора, поместим здесь в качестве «интермеццо» одно письмо Жаботинского, где он высказывает свое отношение к реформистскому течению в иудаизме (за несколько лет до этого он выражал резко отрицательное мнение об этом течении из-за откровенной склонности последнего к ассимиляции):

Что до моей лекции в реформистской синагоге, то прошу передать моим друзьям следующее: в свое время я высказывал резко отрицательное отношение к реформизму, когда последний занимал антисионистские позиции. Если бы ситуация оставалась таковой, о моем выступлении у реформистов не могло быть речи. Но все течет, все меняется. Сегодня в США — главном «оплоте» реформизма — многие лидеры реформистской общины — преданные сионисты.

И коли так, я решительно не намерен рассматривать реформизм как нечто выморочное. Речь не идет о моих личных взглядах на ортодоксальный и реформистский иудаизм. Никто пока не просил меня высказываться на эту тему. Нужна или не нужна реформа иудаизма — этот вопрос вне моей компетенции. И доколе реформизм не является проявлением ассимилянтства, дотоле я ни за что не соглашусь видеть в нем нечто «преступное», или «еретическое», или «неприятное».

Я решительно призываю всех наших друзей с большей серьезностью относиться к таким вещам, как свобода совести и свобода мысли. Что до меня, то я не готов участвовать в такой глупости, как предание анафеме чьих-либо духовных исканий, пока последние не покушаются на святость основных принципов свободы, равенства и национализма.

Письмо г-ну Хайману на английском яз., 15.6.1937.

Письмо, приведенное ниже, было адресовано раби Леви Юнгстеру, возглавлявшему ортодоксальную фракцию в Сионистской организации:

Я давно уже пришел к выводу, что религиозная традиция представляет собой не только «историческую ценность», но живую и активную силу, действующую и развивающуюся ныне и вовеки веков. Когда мы удостоимся нашего государства, когда мы начнем строить жизнь этого государства в соответствии с нашими национальными идеалами — станет очевидным, что основа основ наших «национальных идеалов» в той чудесной связи человека с Божественным Духом и что вся история еврейской мысли по сей день во всем ее разнообразии есть не что иное, как выражение этой связи.