Земная печаль

Она прилегла на диванчике. «Кажется, у меня и сейчас руки кровью пахнут», — Анна поднесла ладонь к носу. Нет, пахло просто мылом.

«Хоть бы во сне Аркадия увидеть…» Она закрыла глаза и блаженно улыбнулась. Слеза остановилась под ресницами.

Маленький Мартын открыл огонь из пушки. Солдаты его падали.

— Марточка, — сказал Матвей Мартыныч, — ты знаешь, мне все что‑то холодно, и руки у меня невеселые… Я на себя смотрю, и я думаю: эх, Матвей Мартыныч, должно быть, ты нездоров. Не простудился ли ты, Матвей Мартыныч?

Марта взяла его за руку и посмотрела прямо в глаза.

— Конечно, болен. Нечего и говорить.

— Я так и подумал, когда мы с тобой из города возвращамшись и обоз обгонямши, я выскочил из саней, по снегу распахнутый бежал, то и распарился. Значит, меня обдуло…

— Вот и ложись. А я всю ту ночь распарившись была, свиные туши таскала, и ничего.

Матвей Мартыныч сел на постель, снял свою куртку. Ему приятно было, что вот у него жена, сейчас она уложит его, укроет, и он согреется.

— Конечное дело, вы тогда с Анночкой молодцом работали, это что говорить. Так что энти сволоча ни с чем остались. А все ж таки свинушек жаль.

Марта сняла с гвоздя тулуп и укрыла им мужа.

— Как не жаль! Ну да хоть что‑нибудь за них выручили. А то совсем зря бы пропали.

— Доллара у Матвея Мартыныча труднее отобрать, чем свинушек.

Марта дала ему горячего чаю. Выпил он с удовольствием и, укрывшись по самый нос, опустился в туманную дремоту.

Нельзя сказать, чтоб эти дни после истребления своего хозяйства он чувствовал себя особенно радостно — напротив. Но сейчас в увлажненном теплотой и покоем его мозгу представлялись приятные картины: распродав здесь все под шумок, он с Мартою и Анной переезжает границу. Доллары можно запрятать или же в Москве обменять на бриллиантики. Так или иначе, — кое–какое добро с собой вывезешь. Граница, Латвия… Там уж никто не тронет. Опять свинок заведем, да там и скорее можно Анночку устроить. Когда дело доходило до «Анночки», Матвей Мартыныч вполне умягчался, хотя в его сердце и являлись противоречивые чувства: здравый смысл говорил, что ее просто надо выдать замуж, но этого не хотелось. Хорошо бы — Марта Мартой, но и Анночка вот пришла бы и положила б руку на его горячий лоб. «Анночка любила своего усатого, но теперь его нет, и Матвею Мартынычу нечего мучиться… Матвей Мартыныч сам не хуже Аркадия Ивановича». И под влиянием ли лихорадки, или от тепла и всегдашнего ощущения своей значительности, Матвей Мартыныч мечтал об Анне мажорно. Долго страдать от неразделенной любви он не мог. Все должно было повернуться в его пользу, не могло не повернуться… Если бы его всерьез спросили, может ли он, тяжело заболев, умереть, он отверг бы такой случай. Матвей Мартыныч должен всегда жить, всегда быть бодрым и счастливым.

Теперь он был уверен, что, пропотев, выспавшись, на другой день уже встанет. Но — ошибся. Грипп его оказался довольно сильным. Он не встал ни на следующий, ни на еще следующий день. Пришлось даже съездить за Марьей Михайловной. Она нашла у него осложнение с сердцем. Сердце сильное, опасности нет, но надо лежать — в общем, дело довольно длинное.

Перед отъездом Марья Михайловна поднялась наверх к Анне. Анна лежала на постели.

— Вы тоже больны? — спросила Марья Михайловна, распространяя свой обычный запах свежести и больницы. — Почему вы лежите?

— Нет, я здорова, — ответила Анна.

— Так что же?

Анна молча посмотрела на нее. Взгляд ее был диковат и пуст. «Какое странное выражение глаз, — подумала Марья Михайловна. — Что с нею?»

— Теперь у нас меньше работы, вы знаете… я не так занята по хозяйству.

Голос ее показался Марье Михайловне хуже обычного.

— И вы ничего не делаете?

— Работаю, конечно… но довольно много лежу здесь.

— Вижу, вижу.

Марья Михайловна покачала головой. Веет это не нравилось ей.

— Наживете себе так настоящую неврастению.

Анна внимательно на нее посмотрела, не сразу ответила.

— Я совершенно здорова. Я только много молчу. Я теперь очень сильная.

«Странная девушка, — думала Марья Михайловна, уезжая. — Всегда мне казалась со странностями, а теперь, после этой смерти, все на одном сосредоточилось…»

Около двух Анна спустилась вниз. Матвей Мартыныч лежал в дремоте. Маленький Мартын забавлялся игрушками. Белесый отсвет снега лежал на всем в комнатах. Анне показалось, что она легче, лучше чувствует себя. Марты не было.

— Ну как? — спросила она Матвея Мартыныча. — Скоро и на улицу?

— Скоро, Анночка, скоро.

Анна остановилась, хотела было подойти к нему, но раздумала и вышла во двор. Мелкий снежок чуть веялся с неба, и в мягком, отливающем светом, слегка сквозь облака золотящемся небе было уже начало весны. Двор, постройки, деревья, все показалось Анне удивительно пустынным. Она прошлась. У ней явилось ощущение, будто впервые она вышла после тяжкой болезни. Мир был прекрасен, беспредельно далек. Анна прошла в яблоневый сад, подняла глаза кверху. В небе сквозь туманные облака недвижно бежало страшное в безмерной своей дали солнце, солнце точно бы иного мира.

Анна сказала вслух:

— Аркадий!

Мелкое эхо в лощинах подало:

— Аркадий.

Анна повторила. Эхо еще ответило.

Может быть, она сказала бы: «Я хочу к тебе, Аркадий. Я хочу, Аркадий» — этим всем была полна Анна, но ничего не сказала, молча, в ужасе повернула назад, она без всякого чувства выздоровления, в глубокой тоске приблизилась к дому как раз в ту минуту, когда Марта вошла в сени, и когда за подвалом с цинковою крышей показались розвальни. Анна увидела их. Мгновенным взором успела разобрать и Трушку в меховой теплой куртке.

— Приехали, — глухо сказала она Марте, затворив дверь на щеколду.

— Кто такие?

— Трушка, известный… разве не знаешь?., и с ним двое.

Матвей Мартыныч завозился в своей комнате. Он был очень слаб.

— Кто там приехал… Анночка, чего ты?

Анна вошла к нему в комнату.

— Где кольт?

— Зачем тебе?..

Анна оглянулась, решительно отодвинула верхний ящик комода.

— Трушка зря не ездит. Знаешь его.

И положив тяжелый кольт в карман полушубка, дулом вниз, направилась к выходу.

— Я с ним сама поговорю.

Трушка шел на своих крепких, несколько кривых ногах к дому Матвея Мартыныча. Двое других неторопливо привязывали лошадь. Трушка знал, что Матвей Мартыныч успел сбыть свиней, что вообще он все распродает, у него есть деньги, что сейчас он нездоров. Трушка был вполне спокоен. Он считал, что сюда можно было бы ехать и одному. Поэтому не стал ждать сотоварищей.

Он не удивился, когда навстречу ему вышла молодая девушка в полушубке. Трушка тотчас узнал в ней ту, кого в морозную лунную ночь встретил у берез машистовского сада. Он был настроен почти даже дружелюбно. Правда, в кармане его меховой куртки лежал браунинг. Но он не взялся за него, а по привычке громко сказал слова, столько раз оказывавшие изумительное свое действие:

— Руки вверх!

И только что произнес, по лицу и темным глазам встреченной почувствовал, что все не так. Он не успел даже додумать, что не так, как прямо в лицо ему блеснул огонь. Тяжелый, длинный удар охлестнул его. Он схватился за живот, упал прямо на снег.

— К Аркадию за этим шел, и к нам…

Анна держала кольт дулом вниз. Глаза ее блестели. Она тяжело дышала, не могла двинуться. В пяти шагах ничком бился на снегу Трушка. Ему все хотелось вытащить из кармана браунинг, но боль, слабость, смертная тошнота заливали, — топчась головою в снег, судорожно хватаясь руками за землю, описывал он по снегу полукруг.

— Марточка, стреляют!

Матвей Мартыныч в одном белье соскочил с кровати.

— Лежи, куда ты…

Марта с двустволкою стояла в столовой. Матвей Мартыныч подскочил к окну.

— Один на снегу, Анночка сюда бежит, за нею еще двое…

Раздались снова выстрелы. В дверь постучали.