Страшная Мария

Только церковь в Высокогорском все еще держалась, хотя у карателей никаких надежд на спасение не оставалось. Запасы продуктов в церковных подвалах попы и купцы создали заранее, а в ограде имелся глубокий родниковый колодец, и беляки могли еще долго отсиживаться, но пробиться к своим через обширные освобожденные районы им оказалось не под силу. И выручки ждать не приходилось: колчаковская армия стремительно катилась на восток, ей было не до гарнизона, сидевшего за церковной оградой в каком-то безвестном притаежном селе. Конечно, каратели понимали всю безвыходность своего положения, но сдаваться не хотели: слишком много зла натворили на земле, чтобы надеяться на пощаду. Лишь тогда, когда партизаны подвезли пушку, гарнизон выкинул белый флаг.

Но отряд Путилина ушел из села до того, как обреченные беляки капитулировали. На осаду церкви было поставлено пришедшее из степного Причумышья роговское подразделение, в которое влился Коська Кривопятый со своими головорезами, а Путилин ушел на подступы к Бийску. Беляки из города пытались прорваться к Высокогорскому, против них нужно было выставить боевой заслон.

По первозимку Красная Армия заняла Бийск. Путилинский отряд влился в регулярные части.

Здесь и рассталась Мария с Путилиным и Ванюхой Совриковым. Коммунар и Ванюха ушли с полком Красной Армии на восток, добивать Колчака, а Мария вернулась в родное село.

Прежде всего она решила взять к себе Анютку, партизанскую дочь. Однако ни в Сарбинке, ни в Высокогорском, ни в одном из ближних сел и деревень не нашла Катерину.

Поехала к Лешке на пасеку. Он был не один. У стола сидела миловидная девушка в стареньком полушубке. Тяжелая бордовая шаль откинута с головы на спину и плечи, над широким открытым лбом кудрявятся светло-русые волосы. Заметив недоуменный взгляд Марии, Лешка смущенно сказал:

— Стеша это, Липунова. Тоже на пасеке живет, в Макухином логу. Скучно, говорит, одной. Вот и… пришла.

— Да уж какое веселье, — потупилась девка, скраснев.

«Милые вы мои! — улыбнулась Мария в душе. — Чего застыдились? Дело молодое…» Вслух спросила:

— Нe сестра Павлу Липунову?

— Ну, — подтвердила Стеша.

— Наш. Партизан, — сказала Мария и обратилась к Лешке: — Где отец и Катерина?

— Знаешь сама, какую расправу учинили партизаны в Высокогорском. Испужался батя, что ни ему, ни Катерине с ребятней не уцелеть, и подался неведомо куда. Когда пала церковь, там действительно учинили крутую расправу над белыми: анархисты Новоселова и Кривопятого порубили шашками не только офицеров и кулацкую дружину, купцов и попов, но и рядовых солдат из тех, кто были мобилизованы насильно, даже мужиков, укрывшихся за церковной оградой со страху. Анархисты Новоселова и Коськи в конкретной вине не очень разбирались.

Мария знала, что за подобное самоуправство, учиненное в Кузнецке, Новоселов был позднее арестован Советской властью, но каким-то образом сбежал из-под стражи, скрылся в Мариинской тайге. А Коська с кучкой наиболее верных ему дружков мародерствовал в деревнях Присалаирья, нагло объявляя при этом, что продолжает искоренять белых последышей. Мария вполне уже сознавала, что ни Новоселов, ни Коська не были борцами за Советскую власть, а примкнули к партизанскому движению из самых низменных целей. Но почему-то не могла признаться в этом Лешке. Наоборот, нахмурилась и сурово сказала:

— Ну, стариков и баб с ребятишками там никто не тронул. Не то, что беляки…

— Один черт! Вместо того, чтоб жить по-людски, повыкрасились кто в красное, кто в белое, кто вовсе в черное и давай лупить друг друга. А кровь-то льется одна — человеческая.

— Да ты, паразит, понимаешь, что мелешь? — возмутилась Мария.

— Я понимаю одно: хватит кровь лить, надо в согласии жить.

— С кем? С твоими братцами? — задохнулась от гнева Мария. — Так с волками и то легче сладить!

Когда сдался гарнизон Высокогорского, Семена Борщова там не оказалось, хотя все знали, что он скрывался в церкви. Красавчик исчез, будто сквозь землю провалился. Вернее всего, Семка тайно вышел из осажденной церкви в ночь перед сдачей, а дружки Коськи, встретив его, помогли скрыться. Позднее люди видели Красавчика в деревне километрах в пятидесяти от Высокогорского. Под угрозой оружия он отобрал там у старика-бобыля последнюю лошадь, несколько кусков сала, две булки хлеба и окончательно исчез из виду.

— Братцев я не одобряю, — продолжал Лешка угрюмо. — Заявились бы — на порог не пустил. Кровопийцам нечего там делать, где трудится безгрешная пчела… А Катерина с батей да ребятишками — другое дело. Им-то за что страдать?

— А за что мою Танюшку убили?

— То зверь, а не человек сделал. Зверей надо переловить, а людям жить в мирном согласии. И чтоб ни белых, ни красных, ни богатых, ни бедных не было, а просто жили добрые люди в добре…

— Смотри ты, как языком чесать научился! — усмехнулась Мария. — А себя, к примеру, ты к добрым или злым причисляешь?

— Я зла никому не сделал. И дальше буду стараться жить беззлобно.

— Беззлобно, значит? С пчелами? Но ведь и у пчелы жало есть! Как же будет, если зло тебя само найдет, нахрапом на тебя полезет?..

— Тогда поперек встану!

— Ладно, поглядим.

Мария уехала с пасеки, ничуть не веря в то, что Лешка способен оказать какое-то сопротивление любому злу. И все его рассуждения о доброй жизни среди добрых людей ее ничуть не тронули, просто любопытно было послушать, что же заставляет младшего Борщова «безгрешно» жить на пасеке.

Вскоре сельчане избрали Марию председателем Сарбинского Совета. На сходке не только бабы, но и мужики дружно потребовали:

— Марью председателем, Марью! Если в восемнадцатом она ладно себя показала, так теперь и вовсе поведет дело по уму.

— Лучше поставьте меня сызнова заместителем, а председателем кого пограмотнее, — попросила Мария.

— Оно и верно, грамоты у Марии мало, трудно бабе будет, — подхватил кто-то из толпы.

Но тут бывшие партизаны, вместе с Марией вернувшиеся в Сарбинку, поднялись горой.

— Трудней уж того не будет, что Марье довелось пережить! А грамота — не самое главное. Бумажки разные и секретарь сумеет составить. Зато мы Марье верим боле, чем самим себе.

Наверное, среди крепких хозяев были и такие, которые не хотели видеть Страшную Марию председателем Совета, но возразить партизанам не посмели. Избрали Марию единогласно.

Что и как делать в Совете, Мария теперь уже знала. Примером служила председательская работа Ивана, не забылся и собственный опыт. А партизанская закалка прибавляла решительности в действиях.

Совет немедля передал опять в общественную собственность все борщовские заведения: и мельницу с крупорушкой, и маслобойку с пихтовым заводом, и шерстобитку с пимокаткой. Конфискованный у Юдашкина и других богатеев скот и инвентарь снова отдали беднякам и семьям погибших партизан.

Снаряжались и отправлялись в помощь городам подводы с зерном. Для этой же цели бабы сушили в русских печках сухари.

Но председательские заботы все-таки были в эту зиму не главными для Марии. Больше приходилось гоняться с чоновскими отрядами за бандой Коськи. Кривопятов имел в деревнях и на заимках свою агентуру, поэтому успевал вовремя уйти из-под удара. Воевать с ним было, пожалуй, потруднее, чем с карателями. Все же чоновцы в конце концов так потрепали Коськин отряд, что бандит понял: приближается конец. И однажды ночью он бросил на произвол судьбы своих до беспамятства упившихся головорезов. А сам вместе с Фроськой и Степаном сгрузил на воз все наиболее ценное из награбленного, на тройке цугом решил смотаться в края, где его не знали. Побег было задумано совершить ночами, а днями скрываться в стороне от людных мест, на заимках, пасеках, в охотничьих избушках. За самое близкое и надежное убежище была признана пасека, где жил Алешка. И на исходе первой ночи Степан постучал в низкие двери приземистой избушки с единственным оконцем.

Алешка поднялся с топчана, спросил, кто там ломится спозаранку.