Страница 18 из 44
Мария поспешила уйти.
Как она добралась до дому, не помнила. В памяти только одно: сильно зябли ноги, будто пальцы вмерзли в лед…
Всю ночь после этого Мария металась, бредила. Похоже было, свалил ее тиф или прицепилась злая простудная горячка. Свекор не знал, что и делать: то ли баню топить, простуду из снохи выгонять, или, наоборот, холодными полотенцами обкладывать. Не решился ни на то, ни на другое, лишь поил Марию малиновым отваром, когда она, минутами приходя в себя, просила пить.
Утром Мария так же неожиданно, как и свалилась, успокоилась, окончательно пришла в себя. Со светом поднялась бледная, слабая и молчаливая.
15
Опасаясь, как бы крестьянские восстания не вспыхнули снова, каратели не ушли обратно в город, остались на зиму в Высокогорском. Часть отряда расположилась на постой в Сарбинке.
Теперь вовсе мало надежды узнать, где Иван, что с ним. За двором Федотовых постоянно следили, часто проверяли, нет ли долгожданного гостя. Стало ясно: Марию не арестовали вовсе не потому, что она ничего из конфискованного у богачей себе не взяла. Ее оставили на свободе в качестве приманки. Ждали: все равно когда-нибудь явится к ней матрос. Особенно возросла опасность, когда в Сарбинку перебрался из волости Семка Борщов.
После восстания в Высокогорском, когда партизаны из отряда Ивана перебили милиционеров, Семка вскочил на коня, стреляя направо и налево, помчался мимо наседавших на него мужиков и скрылся в ночной темноте. Вернувшись с карателями, Борщов люто взялся наводить «порядок». И вот теперь приехал в Сарбинку, обосновался здесь.
Никогда еще Мария не жила в таком страхе, в постоянном, ежеминутном ожидании развязки. Придет же Иван, непременно придет, чтобы повидать дочку! И вот однажды…
…Мария, доившая буренку в сараюшке, услышала позвякивание ботала и решила, что это ни свет ни заря гонит свою коровенку с водопоя Гошка Звякало.
Жил в Сарбинке недалеко от Федотовых такой мужичонка. Малость не в уме, он страшно любил всякие колокольцы, бубенцы, ботала. Лошаденке своей разве только на хвост не вешал бубенцы. А корова у него и зимой гремела боталом. При встречах ребятня потешалась над Гошкой, взрослые насмешливо звали его Звякалом, но в общем-то все давно привыкли к чудачествам безобидного мужичонки, мало обращали на него внимания. Мария подивилась, отчего ботало звякает совсем близко от их двора. Впрочем, рассудила, чего с дурака взять? Заплутался в тумане и гоняет коровенку по переулкам…
Но вот ботало затихло, и Марии почудилось, будто кто-то крадется огородом возле пригона. На мгновение заслонилось окошечко в сараюшке, а затем хрустнула сухая жердинка, будто кто перелез через прясло, отделившее огород от дома.
«Не Иван ли?» — прежде всего пронеслась в голове тревожная мысль. Но сразу же подумалось другое: «Не может Иван на рассвете»… И Мария решила, что это крадется каратель.
Уже несколько вечеров возле дома Федотовых увивался, висел на заборе смазливый солдат с игривым клоком смоляных волос, торчащим из-под фуражки. Балагурил, подмигивал масляным глазом, пытался поближе завязать знакомство. Неужели обнаглел до того, что крадется к избе? «Ну, погоди, мерзавец, угощу я тебя!» — Мария вооружилась увесистой палкой.
Едва приоткрыла воротца и приготовилась, подняв палку, к отпору, как услышала:
— Не пужайся, Мария…
Она сразу узнала голос. Но не могла уже остановить руку.
— Ты что это? — уже громче произнес Иван, отшатнувшись. — Сдурела нешто!
Бросив подойник и палку, Мария кинулась к Ивану, обняла его за шею.
— Ей-богу, дурная стала… — Он хотел еще сказать что-то, однако Мария прикрыла ему рот ладонью, прошептала в ухо:
— Тише-е! Стерегут тебя… уходи, уходи скорее!
— Знаю. Только надо мне дочь поглядеть, бате показаться.
— Ой, боюсь я, поймают, — прошептала опять Мария в ухо Ивану.
Он поцеловал ее, успокоил:
— Не поймают! Я только гляну и сразу уйду.
Они торопливо прошли в избу.
Отец, будто учуяв, что сын войдет в эту минуту в дом, стоял у дверей. Он молча обнял Ивана и, постукивая деревяшкой, сразу вышел во двор. Иван и Мария поняли: старик отправился на караул, чтобы успеть предупредить сына, если каратели покажутся вблизи.
Мария поднесла к зыбке мигалку. Иван сосредоточенно, словно на всю жизнь запоминая, рассматривал круглое розовое личико дочки, пухлые оттопыренные губенки, которые, причмокивая, сосали тряпочку с завернутым в нее хлебным мякишем.
— Глазенки хоть бы открыла…
— Точь-в-точь твои! — прижалась Мария щекой к плечу мужа. Но тут же, как бы очнувшись, сбросив с себя сладкий сон, потребовала: — Ну, хватит, хватит любоваться! Уходи немедля, пока туман не уплыл. Не то и сам пропадешь и нас загубишь… Глазу, гады, не спускают, следят денно и нощно.
— Ладно, давай еще обниму тебя напоследок. — Иван притянул к себе Марию так, что она едва не задохнулась. — Эх, судьба наша неласковая! Но ничего, добудем и ласковую…
Туман начал сползать из деревни к реке. Медное ботало уже не могло помочь Ивану, и он, выходя во двор, протянул его Марии.
— Держи на память!
— Так это ты шел с боталом-то? — прошептала она изумленно.
— Я… До села на лодке плыл… по реке. Шуга, шум — плеска весел не слышно… А тут — с боталом. Пригнулся и пошел. В тумане… Кому интересна животина с боталом?
— Хитро придумал. А как же обратно?
— Обратно батя поможет. Пусть он гонит на водопой корову, а я возле как-нибудь притулюсь.
Старый солдат ничуть не удивился предложению сына, лишь сказал:
— Надо собрать чего-то из еды, из одежки.
— Это я живо! — метнулась в куть Мария. — И еда, и одежда у меня теперь всегда припасены.
Свекор выгнал в переулок буренку. Иван пригнулся, пристроился возле коровьего бока. В рыжеватой дохе его вполне можно было издали принять за подтелка.
Переминаясь с ноги на ногу, как на раскаленных угольях, стояла Мария на крыльце. Ждала переполоха, стрельбы.
Но все было тихо, только подойники звенели в соседнем дворе.
Хотя Мария сознавала, что муженек ее совершил бесшабашный поступок, за который следовало его осудить, она не только не осуждала, но гордилась своим отчаянным до дерзости матросом. Особенно в ту минуту, когда свекор, погоняя коровенку, благополучно вернулся обратно.
На крыльцо соседского дома вышел Семка Борщов и, потягиваясь, крикнул старику:
— Прямо сдурели все ныне! Я думал, один Гошка Звякало в потемках корову на речку гоняет, а и ты супротив его только малость припоздал.
Мария обеими руками крепко прижала к груди запрятанное под кофту ботало.
16
При расставании Иван не сказал Марии, что они не увидятся теперь долго. Наверное, не захотел омрачать и без того тревожные и короткие минуты свидания. Но отцу, прощаясь у реки, объяснил: отряд понес тяжелые потери и вынужден временно прекратить боевые действия. На зиму решено уйти в тайгу, вглубь. Место выбрали надежное, карателям трудно обнаружить. А если и обнаружат, то не сунутся: с трех сторон горы да чащоба непролазная, а с четвертой незамерзающее болото, пар над которым в морозы клубится, как над чугуном с картошкой. С продуктами плохо. Но мукой и солью запаслись, на мясо придется повалить в стужу коней. Жалко. Однако кормить их все равно нечем, не ждать же, когда они сами околеют.
Так что Иван приходил домой попрощаться.
Вскоре покинул Сарбинку и Семка Красавчик, перебрался опять в Высокогорское. Очевидно, получил откуда-то сведения, что партизаны ушли в таежную глухомань. А скорее всего, боялся проворонить лакомый кусок.
Высокогорское издавна считалось торговым селом. Жили здесь богатые купцы, лавки которых раскиданы по многим селам и деревням Присалаирья. Работали маслодельни, крупорушки, пимокатки, кожевенные предприятия. Но после крестьянского восстания, хотя и было оно подавлено, некоторые купцы сочли за благо убраться отсюда и уступали свои лавки и кустарные заведения за полцены. Разве не резон Семке воспользоваться моментом, перехватить богатство, которое упускали трясущиеся от страха купцы?