Эмили из Молодого Месяца. Восхождение

Эмили продавала распашонки, одеяльца, пинетки и чепчики за столиком миссис Толливер на благотворительном базаре и со своей, теперь столь знаменитой, улыбкой уговаривала пожилых джентльменов покупать эти вещи, и все были очень любезны с ней, и она снова чувствовала себя счастливой, хотя пережитое оставило шрам в ее душе. Жители Шрузбури еще много лет говорили, что Эмили Старр так никогда по-настоящему и не простила их за то, что они сплетничали о ней... и добавляли: «Марри, вы знаете, никогда не прощают». Но дело было не в прощении. Эмили так ужасно страдала, что с тех пор вид каждого, кто был так или иначе связан с ее страданиями, стал ей ненавистен. Когда неделю спустя миссис Толливер пригласила ее разливать чай на приеме, который давала в честь нью-йоркской кузины, Эмили вежливо отказалась, даже не утруждая себя придумыванием какого-либо предлога. И что-то в ее чуть вздернутом подбородке или в холодном взгляде ее глаз насквозь пронзило миссис Толливер сознанием того, что она по-прежнему Полли Райордан из переулка Райордан и никогда не будет никем иным в глазах Марри из Молодого Месяца.

Но Эндрю, явившийся — довольно робко — вечером следующей пятницы был принят очень мило. Возможно, несмотря на принадлежность к тому же клану, он испытывал некоторые сомнения, думая о приеме, который будет ему оказан. Но Эмили была с ним исключительно любезна. Быть может, у нее были для этого свои причины. Позвольте снова напомнить, что я биограф Эмили, а не ее защитник. Если она решила расквитаться с Эндрю способом, который я, возможно, не одобряю, что остается мне делать, как не сожалеть об этом? Впрочем, для своего собственного удовлетворения могу заметить мимоходом, что, на мой взгляд, Эмили зашла слишком далеко, когда сказала Эндрю — выслушав предварительно рассказ о тех комплиментах, которые сделал ему его начальник, — что он, Эндрю, несомненно «просто чудо». Я даже не могу сказать в ее оправдание, будто эти слова звучали язвительно. О нет, она произнесла их очень любезно, подняв на него взгляд, а затем опустила глаза, что заставило даже работающее как часы сердце Эндрю пропустить один удар. Ох, Эмили, Эмили!

Дела у Эмили в ту весну шли хорошо. У нее приняли в разных журналах несколько рассказов и стихотворений, она получила несколько чеков и начинала считать себя литературной особой. Ее клан начал более серьезно относиться к ее писательской мании. Чеки были неопровержимым доказательством того, что она занята не пустяками.

— С Нового года Эмили получила за свои рассказы пятьдесят долларов, — сообщила тетя Рут зашедшей в гости миссис Друри. — Я начинаю думать, что в будущем девочка без труда заработает себе на жизнь.

Без труда! Эмили случайно услышала это, проходя через холл, и с улыбкой вздохнула. Что знала тетя Рут... что знал любой другой о разочарованиях и падениях честолюбцев, взбирающихся по альпийской тропе? Что знала она о минутах отчаяния и муки в жизни того, кто видит, но не может достигнуть. Что знала она о горечи в душе того, кому в голову пришла идея чудесного рассказа и кто написала этот рассказ — но лишь для того, чтобы наградой ему за все его труды стала лишь неинтересная, невыразительная рукопись? Что она знала о запертых дверях неприступных редакторских кабинетов? О жестоких извещениях с отказами и кошмарах двусмысленных похвал? О разбитых надеждах и долгих часах тошнотворных сомнений в собственных силах?

Тетя Рут ничего об этом не знала, но привыкла впадать в раздражение, когда журналы возвращали Эмили ее рукописи.

— Наглость, вот как я это называю!— заявила она как то раз. — Больше не посылай этому редактору ни строчки. Помни, ты Марри!

— Боюсь, он об этом не знает, — с серьезным видом возразила Эмили.

— Так почему же ты ему этого не скажешь? — спросила тетя Рут.

В мае Шрузбури пережил небольшую сенсацию: домой из Нью-Йорка вернулась Джанет Ройал со своими великолепными платьями, блестящей репутацией и собачкой породы чау-чау. Джанет была родом из Шрузбури, но еще ни разу не возвращалась домой, с тех пор как двадцать лет назад «уехала в Штаты». Она была умна, честолюбива, и она добилась успеха. Теперь Джанет занимала должность литературного редактора крупного нью-йоркского журнала для женщин и выступала в качестве одного из рецензентов знаменитого издательского дома. У Эмили захватило дух, когда она услышала о приезде мисс Ройал. Ах, если бы только можно было увидеть эту женщину... поговорить с ней... задать ей сотню разных вопросов, ответы на которые Эмили так хотела получить! Когда мистер Тауэрз в своей обычной небрежной манере велел ей пойти и взять интервью для «Таймс» у мисс Ройал, Эмили затрепетала, разрываясь между ужасом и восторгом. Вот он — предлог для встречи. Но сможет ли она... хватит ли у нее духу? Не сочтет ли мисс Ройал ее невыносимо самонадеянной? Как решиться задать мисс Ройал даже самые простые вопросы о ее карьере, о ее взглядах на международную политику Штатов и на их сотрудничество с Канадой? Нет, у нее, Эмили, никогда не хватит на это смелости.

«Мы обе служим у одного алтаря одному божеству... но она верховная жрица, а я всего лишь самая скромная прислужница», — записала Эмили в своем дневнике.

Затем она сочинила — и десяток раз переделала — почтительнейшее письмо к мисс Ройал с просьбой о разрешении взять у нее интервью и, уже отправив его по почте, всю ночь не могла уснуть, так как ей с запозданием пришло в голову, что следовала подписаться «с уважением», а никак не «искренне ваша». «Искренне ваша» имеет особый привкус — так можно писать лишь знакомому, а ведь они еще не познакомились. Мисс Ройал наверняка сочтет ее слишком самоуверенной.

Но мисс Ройал ответила прелестным письмом... Эмили до сих пор хранит его.

 «Ашбурн, понедельник.

Дорогая мисс Старр!

Конечно же, приходите, и я отвечу на все вопросы — и на те, которые хочет задать Джимми Тауэрз (благослови его Господь, ведь Джимми был моим первым поклонником!) от имени читателей своей газеты, и на те, которые хотите задать вы сами. Думаю, в значительное мере причиной моего возвращения на остров Принца Эдуарда этой весной стало то, что мне захотелось познакомиться с автором «Женщины, которая отшлепала короля». Я читала ваш рассказ прошлой зимой, когда он появился в «Утесе», и пришла в восторг. Приходите и расскажите мне все о себе и ваших мечтах. Ведь вы хотите добиться успеха в литературе? Я уверена, что у вас есть все необходимое, чтобы осуществить эти мечты, и я готова помочь вам, если это в моих силах. У вас есть то, чего у меня никогда не было — подлинный творческий дар. Однако опыт у меня огромный, и все, что я знаю, готова передать вам — только попроси́те. Я знаю, как помочь вам избежать многих ловушек и заблуждений, и обладаю кое-какими «связями» в определенных кругах. Так что приходите в Ашбурн в следующую пятницу после школьных занятий, и мы поговорим по душам.

Ваш собрат по перу,

Джанет Ройал».

Читая это письмо, Эмили трепетала от макушки до пят. «Ваш собрат по перу» — ах, небесное блаженство! Она подошла к окну и, опустившись на колени, устремила сияющий взгляд на стройные ели в Краю Стройности и раскинувшиеся за ними росистые луга, нежно зеленеющие молоденьким клевером. Ах, неужели может так случиться, что когда-нибудь она будет такой же выдающейся, преуспевающей женщиной, как мисс Ройал? После такого письма это казалось возможным... любая чудесная мечта представлялась осуществимой. И в пятницу — еще четыре дня ожидания!— она увидит эту верховную жрицу и поговорит с ней о самом заветном.

Впрочем, миссис Анджела Ройал, которая зашла в тот вечер в гости к тете Рут, похоже, отнюдь не считала Джанет Ройал ни «верховной жрицей», ни особой, достойной восхищения. Впрочем, как известно, пророчицу не почитают в отечестве ее и в доме ее[123], а миссис Ройал вырастила Джанет.

— Дела у нее идут, конечно, хорошо, ничего не скажешь, — доверительно говорила она тете Рут. — Жалованье у нее большое. Но при всем при том она старая дева. И ужасная чудачка в некоторых отношениях.