Страница 51 из 82
Сегодня журнал «Мертон» вернул мой рассказ «Пески времен». Но отказ напечатан на пишущей машинке, а не в типографии. Почему-то напечатанный на машинке он выглядит не настолько оскорбительным, как вышедший из типографии. «Мы с интересом прочитали Ваш рассказ и очень сожалеем, что в настоящее время не можем принять его к публикации». Если «с интересом» не просто фигура речи, это несколько ободряет. Но, может быть, редакторы лишь пытались смягчить удар?
Мы с Илзи недавно узнали, что в «Черепе и Сове» есть девять вакантных мест и что мы включены в список тех, кто может претендовать на членство. Так что мы подали заявления. В школе принадлежность к «Черепу и Сове» считается большой честью.
Мой второй учебный год сейчас в полном разгаре, и я нахожу занятия очень интересными. Директор, мистер Харди, ведет на нашем курсе несколько предметов и как преподаватель нравится мне больше любого другого — если не считать мистера Карпентера. Его очень заинтересовало мое сочинение «Женщина, которая отшлепала короля». Он отметил его как лучшее и посвятил ему отдельный урок на занятиях по критическому литературному анализу. Эвелин Блейк — естественно — не сомневается, что я его откуда-то списала; она уверена, что читала его прежде. Эвелин в этом году носит новую прическу в стиле помпадур — на мой взгляд, ей это совсем не к лицу. Но, с другой стороны, надо признать, что единственная часть тела Эвелин, которая мне нравится, — это ее спина.
Насколько я могу судить, весь клан шрузбурских Мартинов гневается на меня. На прошлой неделе Салли Мартин венчалась в здешней англиканской церкви, и редактор «Таймс» попросил меня написать отчет об этом событии. Конечно, я пошла... хотя терпеть не могу писать отчеты о свадьбах. Мне всегда хочется сказать о них много такого, что говорить нельзя. Но свадьба Салли была красивой, как и она сама, и я составила доброжелательный, как мне казалось, отчет... и отдельно упомянула в нем великолепный букет невесты из роз и орхидей — первый в Шрузбури свадебный букет из орхидей. Я написала все совершенно четко, и нет никакого оправдания жалкому наборщику «Таймс», превратившему орхидеи в сардины. Конечно, каждый, кто обладает хотя бы толикой здравого смысла, сразу понял бы, что это всего лишь опечатка. Но Мартины упрямо держатся за абсурдную мысль, что это была глупая шутка и я нарочно написала сардины — так как, похоже, кто-то передал им одно из случайно оброненных мной замечаний: я сказала, что устала от обычных отчетов о свадьбах и хотела бы написать один из них по-новому. Да, я сказала это... но моя жажда оригинальности едва ли могла довести меня до того, чтобы сообщить о невесте, несущей букет из сардин! Тем не менее Мартины придерживаются именно такого мнения, и Стелла Мартин не пригласила меня на свою «наперсточную вечеринку»[72]... и тетя Рут говорит, что ее это ничуть не удивляет... а тетя Элизабет осуждает меня за безрассудство. Меня! Боже, пошли мне терпение!
********
5 октября, 19~
Сегодня вечером приходила миссис Брадшо — повидать меня.
К счастью, тети Рут не было дома... я говорю «к счастью», так как не хочу, чтобы тетя Рут узнала о моем странном сне и о том, как благодаря ему нашелся маленький Аллан Брадшо. Возможно, это «скрытность», как сказала бы тетя Рут, но, откровенно говоря, я не вынесла бы фырканья, удивленных возгласов и глубокомысленных рассуждений тети Рут на эту тему.
Миссис Брадшо пришла поблагодарить меня. Я была очень смущена. В конце концов, какое я имею отношение к случившемуся? Мне совершенно не хочется думать или рассуждать об этом. Миссис Брадшо говорит, что маленький Аллан снова чувствует себя хорошо, хотя сидеть он смог только через неделю после того, как его нашли в кладовой дачи Скоуби. Она была очень бледна и говорила с большим чувством.
— Он умер был там, если бы вы не пришли, мисс Старр... и я тоже умерла бы. Я не смогла бы жить дальше... не зная... о, я никогда не забуду ужас, который пережила в те дни. Я должна была прийти и попытаться хотя бы отчасти выразить мою благодарность... вы уже ушли, когда я вернулась домой в то утро... и я чувствовала, что оказалась очень негостеприимной.
Тут она потеряла самообладание и расплакалась... и я тоже... и мы дружно поревели. Я очень рада и благодарна Богу, что Аллан нашелся, но мне всегда будет неприятно вспоминать о том, как это случилось.
********
Молодой Месяц
7 октября, 19~
Сегодня вечером я чудесно погуляла на кладбище возле озера. Можно подумать, что это не слишком веселое место для вечерней прогулки. Но мне нравится бродить по этому маленькому, усеянному могилами западному склону в приятной меланхолии, навеянной погожим осенним вечером. Мне нравится читать имена на надгробиях, и отмечать возраст умерших, и думать о любви, ненависти, надеждах или страхах, погребенных в каждой могиле. Это прекрасно... и совсем не печально. А вокруг лежали красные вспаханные поля и замерзшие, заросшие папоротниками лесные уголки, и все старые знакомые предметы, которые я люблю — люблю, как мне кажется, год от года все больше. Каждый раз, возвращаясь в Молодой Месяц на выходные, я нахожу, что эти предметы кажутся мне еще дороже — кажутся частью меня. Я люблю предметы совсем как людей. Мне кажется, тетя Элизабет испытывает те же чувства. Вот почему она не соглашается ни на какие перемены в Молодом Месяце. Я начинаю понимать ее лучше, чем прежде. И еще я думаю, что я сама ей тоже теперь нравлюсь. Сначала я была для нее всего лишь обременительным долгом, но теперь я нечто большее.
Я оставалась на кладбище, пока тусклые золотые сумерки, сгустившись, не превратили его странное, призрачное место. Тогда за мной пришел Тедди, и мы прогулялись вдвоем по лугу и Завтрашней Дороге. На самом деле это уже почти Сегодняшняя Дорога, так как деревья, которые растут вдоль нее, выше нашей головы, но мы по-прежнему зовем ее Завтрашней — отчасти по привычке, а отчасти потому, что, гуляя по ней, мы так много говорим о нашем завтрашнем дне и связанных с ним надеждах. Почему-то Тедди — единственный, с кем мне приятно говорить о моем «завтра» и моих честолюбивых мечтах. Ни с кем другим говорить об этом не хочется. Перри насмехается над моими литературными амбициями. Если я заговорю о писательской работе, он пожимает плечами: «Какой от этого прок?» А уж если человек сам не видит в этом «проку», ничего объяснить ему нельзя. Даже с Дином я не могу говорить на эту тему — с тех пор как однажды вечером он сказал мне с горечью: «Терпеть не могу слушать от тебя о твоем завтра — ведь оно не может быть моим завтра». Мне кажется, Дину в известном смысле неприятно думать о том, что я взрослею. Он не лишен характерной для Пристов жадности — нежелания делить что-либоили кого-либо, особенно друга, с кем-то еще... или с миром в целом. Я чувствую, что могу теперь положиться только на себя. Мне в последнее время кажется, что Дина уже не интересуют мои творческие устремления. Он даже, как я думаю, слегка над ними посмеивается. К примеру, мистер Карпентер пришел в восторг от моего рассказа «Женщина, которая отшлепала короля», и сказал мне, что получилось просто отлично, но Дин, когда прочел его, улыбнулся и сказал: «Неплохо для школьного сочинения, но...» — и снова улыбнулся. И его улыбка была не из тех, какие мне нравятся. Она была слишком уж «пристовской», как сказала бы тетя Элизабет. Я испытала — и продолжаю испытывать — ужасное унижение из-за этого. Этой улыбкой он, казалось, говорил: «Твоя писанина довольно занимательна, моя дорогая, и ты неплохо владеешь пером, но я оказал бы тебе медвежью услугу, если бы не дал понять, что такое умение не слишком много значит». Если это правда — что вполне вероятно, ведь Дин так умен и так много знает, — то я никогда не смогу создать ничего стоящего. Я не буду пописывать... я не хочу быть «очаровательной сочинительницей».
Но Тедди говорит со мной совсем иначе. В этот вечер он был в безумном восторге, и я тоже пришла в восторг, когда услышала от него новости. Он отправил два из своих рисунков на выставку в Шарлоттаун в сентябре, и мистер Луэс из Монреаля предложил ему пятьдесят долларов за каждый. Это позволит ему заплатить за стол и жилье в Шрузбури в следующую зиму и уменьшит расходы для миссис Кент. Впрочем, она не обрадовалась, когда он сказал ей об этом. Она сказала: «О, ты думаешь, что теперь не зависишь от меня», — и заплакала. Тедди очень обиделся: у него ничего такого и в мыслях не было. Бедная миссис Кент! Ей, должно быть, ужасно одиноко. Существует какая-то странная преграда между ней и ее родней. Я не захожу на Пижмовый Холм очень, очень давно. Один раз летом я пошла туда с тетей Лорой, которая узнала, что миссис Кент заболела. Миссис Кент чувствовала себя лучше и смогла встать. Она поговорила с тетей Лорой, но ни разу не обратилась ко мне, только иногда смотрела на меня, и в ее глазах был необычный, тлеющий огонь. Но, когда мы поднялись, чтобы уйти, она заговорила... и сказала: