Страница 5 из 6
С плачем и душевной болью я вспоминал горы и леса моей родины, кротких и мудрых стариц, и более всего прочего хотел вернуться назад, но это, увы, было уже невозможно. Тогда, отчаявшись в своем пути, я слег в одном столичном монастыре с горячкой и был уже близок к смерти. Но настоятель монастыря, который за короткое время моего пребывания в нем успел меня полюбить, решил, что меня стоит отправить в Иерусалим, ко Гробу Господню, где я бы мог исцелиться от этой душевной немощи. На святой земле издревле существует армянское монашеское братство. Настоятель надеялся, что я смогу здесь прижиться и, пройдя трехлетний искус, дать монашеские обеты. Руководствуясь столь благими целями, он отправил прошение Иерусалимскому армянскому патриарху, который и благословил мне приехать на святую землю. Услышав об этом, я воспрянул духом, и моя болезнь быстро пошла на убыль.
Наконец, долгожданный день пришел: я прибыл в святой город. Бог знает, какие у меня были ожидания от встречи с Иерусалимом! Но увиденное так поразило меня, что я даже не смог удивиться. Скажу вам, отче, так — мои чувства вовсе не были восторгом паломника. Напротив — это было глубокое разочарование.
Я горестно смотрел на монахов и священников всех народов и понимал, что мои старицы пережили свой век. Современный мир настолько расходился с моими представлениями, что от сердечных переживаний я потерял все, что имел: молитву, рассуждение и благие помыслы.
Мне стало казаться, что не иначе как дьявол уже воцарился и антихрист воссел в храме Божьем, как Сам Бог.
Армянский патриарх принял меня ласково и поставил в чтецы. Но лучше бы он этого не делал. Церковные службы стали навевать на меня самый настоящий страх. Я чувствовал, что люди, участвующие в богослужениях, являются простыми наемниками. Для них служба Богу была просто профессией, и мало кто из них был пастырем добрым.
Я пробовал исповедовать эти помыслы многим священникам и говорил им о своих сомнениях. Большинство из них обвиняли меня в том, что я не занимаюсь собственной душой. Иначе откуда у меня подобные завышенные требования к Божьим слугам? Но я не мог относиться к этим вещам иначе и смириться с духом современного монашества без ущерба для собственной души. Для этого мне нужно было стать духовным уродом, делающим вид, что ничего вокруг не происходит. Отче, только поймите меня правильно! Мало кто может быть равнодушным к тому, что происходит в его родной семье. А для меня Церковь была и остается большой семьей, так я был воспитан. В пустыне я жил надеждой, что я смогу воссоединиться со своей дорогой семьей великой любовью. Конечно, я был наивен, зато как искренен. Реальность не оставила и камня на камне от моих высоких надежд. Равнодушие и отчуждение, царившие в моей большой семье, причиняли и причиняют до сих пор мне мучения, настоящую душевную боль.
Представьте, как это: говорить себе каждый день, что все нормально, когда как сердце вопит о том, что дьявол отравил все вокруг, даже святую Церковь. Я внушал себе, по совету духовников, что это я не прав, а все остальные правы. Они старались открыть мне глаза: оказывается, все искажения, которые я видел, на самом деле, являлись искажениями моей собственной души, которую нужно исправить частыми исповедями.
Я стал бороться со своим возмущением, взяв на вооружение науку борьбы с помыслами, которой меня обучили старицы. Месяц за месяцем я пытался изгнать из себя злые мысли. После этого я бы смог успокоиться — так меня учили священники. Но постепенно, не выдержав конфликта между реальностью и тем, что я себе пытался внушить, сознание мое стало помрачаться. Я часто стал падать в обморок во время богослужения, и меня начали считать бесноватым.
«Вот — говорили многие, кому я исповедовал свои сомнения: он хулил священников, считая себя праведником и чистой душой, а сейчас полюбуйтесь, на кого он похож. Бес вселился в него и мучает за эту хулу».
Постепенно церковные люди стали меня игнорировать и даже принялись гнать меня из храмов по самым пустяковым поводам. Сначала это было ужасным, потом терпимым. Так, отче, шли годы.
Одежда моя обветшала от времени, и я стал похож на простого сумасшедшего бродягу. Так скитался я в Иерусалиме на протяжении пяти лет. Меня несколько раз отлавливала полиция, лечили видные израильские психиатры в Тель-Авиве от пресловутого «иерусалимского синдрома». Потом отпускали на все четыре стороны, убедившись, что я совершенно безобиден. Почему-то ко мне в этой стране прониклись сочувствием, и власти никуда меня отсюда не выгоняли и не депортировали, несмотря на то что вид на жительство в Израиле у меня давно закончился. А один кибуц, где разводят кайманов на перчатки и кошельки, некоторое время даже помогал мне с деньгами.
Долго бродил я по святой земле, сам поверив в то, что и в самом деле сумасшедший. Но вот правда ли это? Однажды, совсем недавно, я попал к одному старцу, которому, как и вам, я рассказал историю своей жизни. Ей, кстати, в последнее время уже никто в Иерусалиме не верил. Все думают, что я сам выдумал все это, просто ради того, чтобы привлечь к себе внимание.
Однако этот старец принял меня со всем радушием и выслушал меня с интересом, не перебивая на полуслове, как другие. В ответ старец рассказал мне бедуинскую легенду, никак ее не комментируя. Вот содержание этой легенды, больше похожей на притчу.
Однажды Рауэл, учитель Моисея, обратился к человечеству со странным предостережением: «Настанет такой день, когда вся вода в мире, кроме той, что будет специально собрана, неожиданно исчезнет. Взамен появится другая вода, и, испив этой воды, люди станут безумцами». Слушая речь Рауэла, все лишь качали недоверчиво головами. Но один человек понял истинный смысл слов мудреца и решил подготовиться к тому, что должно произойти. Он собрал большой запас воды и спрятал его в горной пещере. Прошло немного времени. И вот — иссякли все реки, высохли колодцы, и тот человек, спрятавшись в убежище, стал пить из своих запасов. Но прошло какое-то время, и человек этот увидел, как реки вновь потекли и озера наполнились новой водой. Он спустился к людям и со страхом понял, что они говорят и думают совсем не так, как раньше. Рауэл был прав: произошло именно то, о чем он предостерегал, но эти люди даже не помнили об этом. Умный человек попытался заговорить с ними, но понял, что его считают обычным сумасшедшим и выказывают к нему враждебность. Самые добрые люди сострадали ему, но совсем не понимали. Поначалу он не притрагивался к новой воде и каждый день возвращался к своим запасам. Но в конце концов он все-таки решил пить новую воду, так как его поведение и мышление, выделявшее его среди остальных, сделали жизнь невыносимой и одинокой. Как только человек выпил новой воды и стал таким же, как все, он совсем забыл о своем запасе воды, а окружающие его люди стали смотреть на него как на сумасшедшего, который чудесным образом излечился от своего безумия».
Лев на секунду замолчал.
— Вы слушаете меня, отче?
— Да, конечно, я понимаю тебя. — Старец Матта улыбнулся. — Ты теперь хочешь испить новой воды, чтобы стать таким же, как и все.
— Да! — Голос незнакомца выдавал противоречивые чувства. — Точно! Я одинок и все меня почитают за обыкновенного безумца, хотя я воспитан двумя святыми благородными старицами в соответствии с заветами святых отцов. Я полностью перенял их взгляды на жизнь, старицы научили меня монашескому восприятию действительности. Но оно совсем другое, не такое, как у современных монахов. Может быть, вы считаете, что я ропщу?
— Нет-нет. Продолжай.
— Можно сказать, что там, в горах Турции, сохранилась прежняя вода, которой меня поили пятнадцать лет, а теперь все переменилось. Я и сейчас пью эту чистую воду из последнего убежища воспоминаний. Церковные люди считают меня за бесноватого, или, в лучшем случае, за прельщенного человека, но ведь, возможно, это они изменились, испив новой воды, а я как раз здоров. И моя душа не хочет уродоваться современным безумием. Но все это обрекает меня в миру миллионов людей на совершенное изнуряющее одиночество. И это ужасно!