Страница 4 из 6
— Кто ты, чадо?
В ответ незнакомец горячо сжал его руки и поцеловал их. Слушая тяжелое дыхание, грозящее перерасти в рыдания, отец Матта недоумевал, что этому человеку здесь нужно. Почему он плачет? Тем временем, человек осторожно попросил старца: «Помолитесь обо мне. Я уже не знаю, что мне делать!»
— Что с тобой? Кто ты? Откуда? — Старец мягко пожал ему руку. — Прости меня, я слепой и уже не так хорошо слышу, как раньше. Я помолюсь за тебя, как смогу, только назови мне свое имя.
— Лев. Мне тридцать лет. Своей национальности я не знаю, как и родителей. Может быть, я турок или армянин. Никто не знает. А может быть, и грек. Но дело не в этом. Я хочу исповедаться, отче.
— Исповедаться? Помилуй Бог! Но я не священник, а простой монах. Мое имя Матта, в честь апостола Матфея. — Старец кашлянул. — Исповедь невозможна, я копт, а ты похоже как греческой веры, поэтому…
— Пусть вы простой монах. Меня это не смущает. Известный византийский святой Симеон Новый Богослов учил, что и простые монахи имеют власть вязать и разрешать.
— Я не знаю такого святого.
— Неважно! Отец, просто выслушайте то, что я вам сейчас расскажу. Иногда этого бывает достаточно.
— Согласен. — Старец, повинуясь неожиданному импульсу, сжал четки. — Я согласен.
— Сейчас, я принесу стул. Можно взять с террасы? — Старец кивнул, и Лев удалился на несколько минут. Когда он вернулся, старец с тревогой приготовился слушать. Тем временем незнакомец начал свой рассказ.
— Я, отец мой, человек с необычной судьбой, найденыш. Меня нашли в горах близ озера Ван в Турции две монахини-пустынницы. Я лежал в траве полумертвый, не имея сил даже плакать. Мне было тогда всего два-три месяца. Кто знает, почему родители бросили меня умирать? Может быть, я был плодом запретной любви, и мать решила от меня избавиться, чтобы не привлекать позор на свою голову. Кто знает? — Лев тяжело вздохнул. — Отче, я даже не знаю, какому народу я принадлежу. Единственное, что меня связывает с моим прошлым, это маленький бронзовый образок Божьей Матери, который висел у меня на шее, когда меня нашли.
Одна из пустынниц, моих блаженных стариц, была дочерью известного вартапеда, который был убит в Эрзуруме в 1915 году во время кровавой резни, устроенной мусульманами. Ее жениха — богатого и образованного армянского врача и поэта из Трапезунда — схватили правительственные войска. Они с Рубеном, так звали жениха, были помолвлены уже два года, скоро должна была состояться и их свадьба. Армяне тогда были в одном шаге от создания собственного великого государства — форпоста христианства в самом сердце мусульманского востока, но злая судьба распорядилась по-иному. Турки свирепо воспротивились национальным чаяниям армян и решили стереть этот великий и многострадальный народ с лица земли.
Рубена отправили в поселок Чангири в Анатолии, где уже находилась большая группа депортированных армян. Как рассказывала мне блаженная старица, в ссылке он держался невероятно мужественно, подбадривая других и до конца оставаясь верным своему признанию: он ходатайствовал за больных и перевязывал им раны. Этот благородный человек считал христианство высочайшей ценностью не столько в религиозном, сколько в общечеловеческом смысле. Предназначение поэта как носителя великих идеалов — вот, как он считал, настоящая ценность, которая выше физического существования.
Наконец, после многих пыток, поэта, вместе с другими четырьмя пленниками, привязали к деревьям. Затем стражники стали медленно резать их на куски. Невеста, горько рыдая, наблюдала за этой картиной издалека. Она остригла свои густые красивые волосы, дав обет Богу остаться девственницей до конца своих дней.
Их дом был разграблен и уничтожен толпой озверевших турков, и она, моя дорогая духовная мать, ушла куда глаза глядят, выдавая себя за турчанку. Так, в бесцельных скитаниях, прошли месяцы. Питаясь чем Бог подаст, она дошла до соленых, словно слезы армян, вод озера Ван. Там Господь посетил ее сердце, и она удалилась в горы молиться за свой многострадальный народ и за весь мир. По пути она встретила одну понтийскую гречанку-монахиню, и они вместе поселились в землянке, которую вырыли голыми руками в дремучих лесах нагорья. Господь не забыл великих подвижниц. Несколько турецких семей, тайных христиан, которые внешне исповедовали Ислам, помогали подвижницам пищей и одеждой.
Так прожили они шестьдесят лет, пока не нашли меня. Монахини приняли младенца как поручение от Господа и воспитали меня в соответствии с правилами пустынножительства. Пятнадцать лет я питался с ними сырыми кореньями и пил талую воду с ледников. Они научили меня молитве, армянскому, турецкому и греческому языкам и готовили меня к принятию монашества. Моими настольными книгами были Евангелие на греческом языке и «Книга горьких песнопений» Григора Нарекацы. Я выучил их наизусть и все больше проникался духом плача и молитвы.
Старицы научили меня не лгать, уважать старших, молиться и другим христианским добродетелям. Кроткие святые старицы привили мне любовь к монашеской жизни. Больше всего мне тогда хотелось удалиться в мужской монастырь, где бы я мог пройти науку истинного подвижничества под руководством опытного старца. Я измлада был приучен к лишениям и скорбям, моя одежда была грубой, пища простой и неприхотливой. Все пятнадцать лет я пил лишь воду и не знал вкуса других напитков. Вкус молока, которым старицы меня поили всего лишь год, я забыл. Когда я в первый раз попробовал сахар, меня поразила его горечь. Только через месяц я понял, что же все-таки есть сладость.
Представьте, отец, мое положение: я был подготовлен к настоящему подвижничеству, это было целью всего моего существования. Святые старицы все сделали для того, чтобы я стал впоследствии хорошим монахом.
В пятнадцать лет они сказали мне — плачущему безбородому юноше, что мой период ученичества у них закончен и что я должен удалиться в мужской монастырь для дальнейшего обучения молитве и добродетели. Там, говорили они, под руководством опытных отцов я приму монашество и войду в полный духовный возраст. Тем более что я уже вырос, а старицы были слишком одряхлевшими для того, чтобы продолжать жить в землянке. Одна турецкая семья, которая много нам помогала вещами, деньгами и продуктами, хотела взять стариц в свой дом, на полное содержание, чтобы там они смогли спокойно умереть, окруженные теплой заботой. Вы только представьте себе, как я плакал, как тревожился перед предстоящей разлукой с единственно близкими мне на земле людьми.
Добрые турки-христиане, наши верные друзья, рискуя собственной свободой и жизнью, помогли мне нелегально перейти через границу с Арменией, и так я очутился в Ереване. Армяне, узнав обстоятельства моей жизни, приняли меня очень хорошо.
Мою историю любезно выслушал сам Католикос, и по его протекции мне было предоставлено армянское гражданство. Все, на первый взгляд, было прекрасно — меня оставляли в любой из обителей. Но после краткого периода эйфории с глубоким прискорбием я узнал, что в монастырях Армении уже давно никто не дает монашеских обетов. Они являются лишь «кузницей кадров» для местного духовенства. В монастырях давно царит мирской дух, его насельники заняты в большей мере изучением писаний, пения и богословских трудов, чем молитвой и трезвением ума, к чему я был приучен в пустыне.
Ереван околдовал меня. Таких больших городов я еще не видел. Мне казалось, что это и есть новый Вавилон, о котором с предостережением сказано в писании. В пустыне я с презрением отгонял приражения врага, но только в большом городе я наконец понял, что же есть настоящая мирская сладость.
Я увидел красивых армянских женщин, которые мило улыбались мне, и в сердце поселилась тягостная и сладкая тоска. Я выходил на улицы и бродил целыми днями, смотря по сторонам. Я знал, что это гибель и смерть, но ничего не мог с собой поделать. В монастырях также никто не знал, что есть настоящее подвижничество, а насельники соревновались друг с другом в том, кто знает больше премудрых цитат из горы книг, хранящихся здесь на полках. Я загоревал, не зная, что мне и делать.