Орудие Немезиды

— Огонь? — поразилась Гелина.

— Это старый театральный трюк, — объяснил Метробий. — Нужно проделать отверстия в обоих концах грецкого ореха или подобного ему, заполнить его горючим материалом, поджечь и положить в рот. Когда начинаешь дуть, изо рта вырываются пламя и искры. Это известно каждому фокуснику в Субуре.

— Да, но Эвн первым привез этот фокус из Сирии, — заметил Дионисий. — Его хозяин, Антиген, показывал его на своих званых обедах, где тот впадал в транс, изрыгал огонь и предсказывал будущее. Чем более невероятным было то, что он говорил, тем лучше это принимали. Однажды он сказал Антигену и его гостям, что ему явилась некая сирийская богиня, напророчившая ему, что он, раб, станет царем Сицилии, но его не надо бояться, так как он будет проводить политику большой терпимости по отношению к владельцам рабов. Гости Антигена нашли это очень забавным и, вознаграждая Эвна деликатесами со своего стола, просили его помнить их доброту, когда он станет царем. Они плохо представляли себе свое мрачное будущее. Дело дошло до того, что рабы Антигена решили восстать против своего хозяина, но перед этим спросили у Эвна, будут ли боги благосклонны к этому предприятию. Эвн сказал им, что их восстание будет успешным только в том случае, если они будут действовать жестоко и без всяких колебаний. Рабы, которых было около четырех тысяч, в ту же ночь провели церемонию в чистом поле, поклялись друг другу, выполнили ритуал и принесли жертвы, как велел Эвн. Доведя себя до ожесточенного неистовства, они ворвались в город, убивая свободных людей, не. щадя даже младенцев, и насилуя женщин. Антигена захватили в плен, раздели донага, избили и обезглавили. Рабы одели Эвна в богатые одежды, возложили на него корону из золотых листьев и провозгласили своим царем. Со скоростью лесного пожара весть об их восстании распространилась по всему острову, побуждая к мятежу и других рабов. Между отдельными группами восставших рабов возникло соперничество, и, казалось, вот-вот они выступят друг против друга, однако вместо этого они объединились, да к тому же привлекли в свое войско всевозможных бандитов и разбойников. Слухи об их успехах вышли за пределы Сицилии, вызывая волнения повсеместно. Сто пятьдесят рабов подняли восстание в Риме, больше тысячи поднялось в Афинах, и подобное происходило в Италии и Греции. Все эти бунты были быстро подавлены, но на Сицилии царил настоящий хаос. Простой народ в приливе ненависти к богачам фактически принял сторону рабов. При всем безумии восстание осуществлялось достаточно рассудительно — хотя многих землевладельцев подвергали пыткам и убивали, рабы, думая о будущем, запретили уничтожать посевы и недвижимость, рассчитывая на то, что смогут воспользоваться ими сами.

— И чем же все закончилось? — спросила Гелина.

— На Сицилию были посланы войска из Рима. Произошло несколько сражений, одно время казалось, что рабы непобедимы, пока наконец римский полководец Публий Рупилий не устроил им западню в городе Тавромение, на восточном побережье острова. Осада продолжалась до тех пор, пока мятежников не сломил неумолимый голод, приведший даже к людоедству. Они начали поедать своих детей, потом женщин, а затем и друг друга.

— О! А что тот колдун? — шепотом спросила Гелина.

— Он бежал из Тавромения и спрятался в какой-то пещере, оттуда его в конце концов выкурили римляне. И если рабы поедали друг друга, то их царь был найден наполовину съеденным червями — да, такими же самыми червями, которые, как говорили, мучили Суллу в последние годы его жизни здесь, на берегу Чаши, перед тем, как он умер от апоплексии. Это говорит о том, что прожорливые черви, как и низкие люди, подтачивают всех — и великих и малых. Пронзительно кричавшего и разрывавшего ногтями свое тело Эвна вытащили из пещеры и посадили в тюрьму в Моргантине. Колдуну по-прежнему являлись видения, становившиеся все более и более ужасными, и под конец он уже просто бредил. В конце концов черви его сожрали, и этим печальным событием окончились первые восстания рабов.

Воцарилось глубокое молчание. Экон сидел с широко раскрытыми глазами, у Олимпии в глазах стояли слезы. Муммий беспокойно ерзал на своем ложе. Тишину нарушили шаги раба, выносившего на кухню пустые подносы. Я оглядел комнату и всмотрелся в лица прислуживавших за столами рабов — каждый из них неподвижно стоял за спиной гостя, к которому был приставлен. Ни один из них не ответил мне взглядом, не смотрели они и друг на друга, а просто стояли, уставившись в пол.

— Послушайте, Дионисий, — заговорил Метробий голосом, зазвучавшим в полной тишине противоестественно громко, — сюжет божественной комедии падает вам прямо в руки! Назовите ее «Эвн в Сицилии» и позвольте мне ее поставить!

— Право, Метробий! — одернула его Гелина.

— Я говорю вполне серьезно. Все, что нужно сделать, — это лишь определить ход событий. Дайте-ка подумать: самодовольный сицилийский землевладелец и его сын, который, разумеется, будет влюблен в соседскую дочку, потом учитель этого сына, хороший раб, пытающийся присоединиться к восстанию, но в конце концов выбравший добродетельный путь и спасающий своего юного хозяина от самосуда толпы. Для придания комедии гротескной окраски можно выпустить на сцену и самого Эвна, плюющегося огнем и несущего всякий вздор. Пусть там будет и Рупилий в образе напыщенного хвастуна. Он ошибочно принимает за Эвна хорошего раба, учителя хозяйского сына, и хочет его распять, но в последний момент молодой хозяин спасает своего учителя от смерти, расплатившись с ним за спасение своей собственной жизни. Подавление восстания происходит за кулисами, и все кончается счастливой песней! Самому Плавту было бы не под силу придумать что-либо лучшее.

— Надеюсь, что вы предлагаете это в шутку, — резко возразила Иайа.

— Все это звучит довольно отвратительно, — заметил Ората, — особенно если учесть обстоятельства.

— О, дорогой мой, вы правы, — согласился Метробий. — Просто я слишком давно не выходил на сцену. Итак, продолжайте, Дионисий. Мне остается надеяться лишь на то, что ваш очередной рассказ о зверствах прошлого будет не менее увлекательным.

— Боюсь, что вы будете разочарованы, Метробий. Со времен Эвна на Сицилии было много восстаний рабов. Центром последнего, и самого крупного из этих восстаний, были Сиракузы, а происходило оно во времена правления консула Мария, тридцать пять лет назад. Масштабы второго восстания были столь же обширны, как и первого, под руководством Эвна, но, боюсь, эта история не столь колоритна.

— Не было огнедышащих колдунов? — поинтересовался Метробий.

— Нет, — продолжал Дионисий. — Только тысячи опасных рабов, грабящих и насилующих, коронующих лжецарей и бросающих вызов Риму. Вот является полководец, чтобы распять вожаков, заковать остальных в кандалы. Закон и порядок торжествуют!

— Так будет всегда, — мрачно заметил Фауст Фабий, — пока рабы будут настолько глупы, чтобы пытаться изменить естественный порядок. — Сидевшие с обеих сторон от него Ората и Муммий глубокомысленно закивали, выражая свое согласие.

— Хватит этих мрачных историй, — решительно заявила Гелина. — Давайте сменим тему. Думаю, пора немного развлечься. Метробий, может быть, что-нибудь прочтете? — Актер покачал своей седой головой. Гелина не настаивала. — Тогда, может быть, песня… да песня — это то, что поднимет всем настроение. Метон… Метон! Метон, позови нашего мальчика, что так божественно поет.

Я увидел странное выражение на лице Фауста Фабия. Пока мы ожидали прихода раба, Гелина осушила еще один кубок вина и настояла на том, чтобы мы последовали ее примеру. Отказался только Дионисий. Вместо вина раб принес ему в серебряном бокале пенистый напиток.

— Во имя Геракла, что это такое? — спросил я.

— Дионисий пьет это два раза в день, перед вторым завтраком и после обеда, и пытается уговорить остальных поступать точно так же. Это зелье выглядит ужасающе, не так ли? Но, разумеется, если Ората может пить мочу… — Олимпия расхохоталась.

— Это была не моча, а напиток из перебродившего ячменя.