Страница 5 из 8
К празднованию 75-летия Санкт-Петербурга императрица Екатерина II получила подарок из Тулы. Но не самовар, а роскошный печатный пряник диаметром три метра. Это был, вероятно, самый большой пряник в мире того времени.
На пряничном поле раскинулась подробная карта российской столицы с указанием мелких проулков и тупичков.
Екатерина II к Новому году более всего любила подношение одного из петербургских промышленников. Тот ежегодно присылал во дворец огромное золотое блюдо с всевозможными фруктами. Императрица радовалась этому подарку как девчонка, прыгала, хлопала в ладоши. И ужасно волновалась, если с утра это блюдо не было доставлено ей в гостиную, — «не случилась ли чего?..».
Как человек светский, князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов часто бывал при дворе, где его отметила императрица Екатерина II. Приглядевшись к молодому военному, императрица прямо спросила князя:
— Не желаете ли вы, сударь мой, отличиться не на дворцовом паркете, а на поле чести?
— С большим удовольствием, — поклонился в ответ князь.
Один престарелый министр жаловался Нарышкину на каменную болезнь, от которой боялся умереть.
— Нечего бояться, — успокоил его остряк, — здесь деревянное строение на каменном фундаменте долго живет.
Как-то в разговоре государь спросил у Нарышкина:
— Какое звание предпочтительнее при дворе?
— Фрейлин флигель-адъютантов вашего величества.
— Почему?
— Потому что одни любимы, а перед другими преклоняются.
Получив вместе с прочими дворянами бронзовую медаль в память Отечественной войны 1812 года, Нарышкин воскликнул:
— Никогда не расстанусь я с этой наградой; она для меня бесценна — ее нельзя ни продать, ни заложить.
Во время заграничного путешествия Нарышкину предложили на берегу Рейна взойти на гору, чтобы полюбоваться на живописные окрестности.
— Покорнейше благодарю, — ответил он, — с горами я обращаюсь всегда как с дамами — пребываю у их ног.
В 1757 году родители определили Мишу Кутузова учиться в Инженерную школу.
— Как сей ученик? — поинтересовался граф Петр Иванович Шувалов у руководства школы. — Показывает ли он примерное прилежание и отличные успехи в науках?
— Отменное прилежание и глубокие, обширные знания, — с легким поклоном ответил начальник Инженерной школы.
— Полиглот и академик, — весело рассмеялся граф. — Возможно, такого ученого учить дальше — только портить? Не пора ли ему уже в строй?
Однажды офицер дворцового гарнизона Львов ехал вместе с Потемкиным в Царское Село и всю дорогу должен был сидеть, прижавшись в угол экипажа, не смея проронить ни слова, потому что светлейший находился в дурном расположении духа и упорно молчал.
Когда Потемкин вышел из кареты, Львов остановил его и с умоляющим видом сказал:
— Ваша светлость, у меня есть до вас покорнейшая просьба.
— Какая? — спросил изумленный Потемкин.
— Не пересказывайте, пожалуйста, никому, о чем мы говорили с вами дорогой.
Потемкин расхохотался, и хандра его исчезла.
Когда князь Потемкин сделался после Орлова любимцем императрицы Екатерины II, сельский дьячок, у которого он учился в детстве читать и писать, наслышавшись в своей деревенской глуши, что бывший ученик его попал в знатные люди, решился отправиться в столицу и искать его покровительства и помощи.
— Ну, старина, — сказал ему Потемкин, — нашел для тебя отличную должность.
— Вот спасибо, ваша светлость; дай тебе Бог здоровья.
— Знаешь Исакиевскую площадь?
— Как не знать, и вчера и сегодня через нее к тебе тащился.
— Видел Фальконетов монумент императора Петра Великого?
— Еще бы!
— Ну так сходи же теперь посмотри, благополучно ли он стоит на месте, и тотчас мне донеси.
Дьячок в точности исполнил приказание.
— Ну что? — спросил Потемкин, когда он возвратился.
— Стоит, ваша светлость.
— Ну и хорошо. А ты за этим каждое утро наблюдай да аккуратно мне доноси. Жалованье же тебе будет производиться из моих доходов. Теперь можешь идти домой.
Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер, благословляя Потемкина.
Потемкин, встречаясь со Степаном Ивановичем Шешковским — руководителем политического сыска, обыкновенно говаривал ему: «Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?» На что Шешковский отвечал всегда с низким поклоном: «Помаленьку, ваша светлость!»
Князь Потемкин, войдя в силу, вспомнил об одном из своих провинциальных приятелей и написал ему следующие стишки:
Пришлось тому поспешить на «ласковое» приглашение взлетевшего вверх Потемкина.
Выходя из театра после первого представления «Недоросля» и увидев его автора Дениса Ивановича Фонвизина, Потемкин сказал ему:
— Умри теперь, Денис, или хоть больше ничего уже не пиши! Имя твое, Фонвизин, бессмертно будет по этой одной пьесе.
Однажды Потемкин, недовольный запорожцами, изрек:
— Знаете ли вы, что у меня в Николаеве строится такая колокольня, что как станут на ней звонить, так в Сече будет слышно.
— То не диво, — ответили они, — у нас такие кобзари, шо як заиграють, то аж в Петербурге затанцують!
Светлейший князь Потемкин-Таврический играл в карты и был очень рассеян. Один вельможный придворный, пользуясь этим, обыграл его нечестным образом.
— Нет, братец, — сказал ему Потемкин, бросая карты, — я с тобою буду играть только в плевки. Приходи завтра.
Приглашенный не преминул явиться.
— Плюй на двадцать тысяч, — сказал ему Потемкин.
Партнер собрал все свои силы и плюнул.
— Выиграл, братец. Смотри, я дальше твоего носа плевать не могу! — произнес Потемкин, плюнул ему в лицо и отдал проигрыш.
Известный поэт Сумароков очень уважал историка и поэта Баркова, как ученого и острого критика, и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков пришел однажды к поэту.
— Сумароков — великий человек! Сумароков — первый русский стихотворец! — воскликнул он с порога.
Обрадованный Сумароков тотчас велел подать ему водки и закусок. Барков изрядно выпил и, уходя, сказал:
— Александр Петрович! Я тебе солгал. Первый-то русский стихотворец — я, второй — Ломоносов, а ты — только что третий!
Однажды на большом обеде, где находился и отец поэта Сумарокова, его сын, Александр Петрович, громко спросил присутствующих:
— Что тяжелее, ум или глупость?
Ему отвечали:
— Конечно, глупость тяжелее.
— Вот, вероятно, оттого вашего батюшку и возят цугом в шесть лошадей, а вас парой.
Отец Сумарокова был бригадир, чин, дававший право ездить в шесть лошадей; штаб-офицеры ездили четверкой с форейтором, а обер-офицеры — парой. Сумароков-младший был еще обер-офицером…
Канцлер Безбородко очень любил свою родину Малороссию и покровительствовал своим землякам. Приезжая в Петербург, они всегда являлись к канцлеру и находили у него ласковый прием.
Раз один из них, коренной хохол, ожидая в кабинете за креслом Безбородко письма, которое тот писал по его делу какому-то влиятельному лицу, ловил мух и, неосторожно размахнувшись, вдруг разбил стоявшую на пьедестале дорогую вазу.