Страница 43 из 43
В 2003 году наш университетский выпуск праздновал пятнадцатилетие окончания, и я неожиданно увидел в толпе Анатолия. Я подумал, что он проездом, но Гринберг оказался навсегда. Снял на Крылатских Холмах с семьей двушку и основал инвестиционную компанию.
Когда мы с Толей выпили порядком, я спросил его, почему он вернулся. На что Гринберг ответил: «В Израиле кругом одни евреи. Лохотронить некого. Поэтому никакого бизнеса не получается».
Сухой закон
Алексей Иванович работал слесарем на Люблинском литейно-механическом заводе в цехе проката. Любил он посидеть с друзьями, поболтать о международном положении и выпить, пока не женился на Люське, работавшей в железнодорожной поликлинике имени Семашко медсестрой.
До свадьбы Люська ходила с Алексеем Ивановичем по всем компаниям, крепко с его дружками прикладывалась, а потом по-фронтовому несла Алексея на спине к себе домой, чтобы накормить, вымыть и собрать утром на работу. Если у Алексея Ивановича в ранние часы тряслись руки, то Люська выдавала мензурку со спиртом, которую приносила из поликлиники. Эти мензурки не раз спасали Алексея от потери квартальной премии.
На второй год знакомства Алексей Иванович решил жениться на Люське, оказавшейся Люсей Федоровной. Сразу после ношения Люси Федоровны на руках у Алексея начался сухой закон. В первую очередь пропали мензурки со спиртом, во вторую очередь исчезли все дружки, а зарплату пришлось полностью отдавать Люсе Федоровне.
Теперь Леша хмурый ходит по двору. Коляску с первенцем во время прогулок он использует для хранения жигулевского пива. Слесарный ящик за унитазом – для конспирации портвейна. Однажды Люся Федоровна нашла Лешкины пустые бутылки на балконе и раскричалась, а Лешка все отпихивался: «Откуда я знаю, зачем ты их туда ставишь?»
37
Одному моему любимому московскому поэту друзья на тридцатисемилетие подарили копию пистолета Макарова.
Он долго примеривался, куда бы приставить дуло, и все нас спрашивал, что лучше: как Пушкин или как Маяковский? Мы только весело смеялись и оттаскивали его от опасной копии.
Но он все не слушался и грозился навсегда разобраться с ужасной датой: «Стихи, видишь ли, не пишутся, а время все идет и идет».