Пусто: пусто

Но перемена в судьбе милого Феди взволновала Люсеньку меньше, чем другой анонс с обложки «Экспресс-газеты». Маленькая запрятанная в самом низу надпись гласила: «В Москве открылся тайный клуб для тех, кому на небе не выдали "любовной метки"».

Люся с трудом впихнулась в вагон и поняла, что почитать в метро ей сегодня не удастся. Ну конечно же! Когда она работала переводчиком, то ездила во «Взаимопонимание» лишь изредка, да и то в районе полудня. В это время на станции «Перово» иногда даже удавалось сесть, а сегодня она ехала с самого ранья – к 9.30. Народ немилосердно напирал, прижимая бедную Люсю к какому-то неприятного вида дядьке и чьей-то тележке с колесиками. Г-жа Можаева уже прокляла тот день, когда она купила изящные ботиночки на шпильке. Она чувствовала себя настоящей неваляшкой, с трудом сохраняя вертикальное положение под мощным давлением желающих уехать.

– Осторожно, двери закрываются. Поезд отправляется, – пробормотал машинист по громкой связи и эмоционально продолжил: – Да не держите же двери, гады, ехать надо!

Публика потеснилась подальше от дверей, Люсю кто-то пихнул в бок, и она плюхнулась прямо на клетчатую сумку на колесиках. Она попыталась было встать, но тут же обнаружила, что место, где только что стояли ее ботиночки, уже занято какими-то другими ногами. «Ну и чудненько. Может, и удастся газетку почитать», – подумала Люся, пытаясь поудобнее устроиться на тележке, которая, судя по ощущениям попы, перевозила нечто жесткое и угловатое.

Г-жа Можаева уже достала желтые листки из сумочки, но тут почувствовала, что по ее голове ползет что-то шершавое, цепляясь за волосы. И тут же ощутила свое ухо в чужих, цепких и колючих пальцах.

– Ну что, курва, расселась? – заголосил над нею противный звонкий голос, как будто созданный для исполнения песни «Ой, мороз-мороз» перед большой аудиторией. – Тоже мне, принцесса на бутылке! Постоять, что ли, тяжело? Все стоят, и я, пенсионерка, стою, а она, видишь ли, задницу на ногах уже носить не может! Отожрала картофельник-то! Все бутылки мне небось побила, шалава!

Народ вокруг принялся ржать, а бедная Люся чуть не провалилась под пол от стыда.

– Я не нарочно, меня толкнули! – принялась было объяснять она, но ее голос тонул в общем гаме и заглушался гневным монологом владелицы хрупкой тележки.

Г-жа Можаева хотела повернуть голову в сторону голосистой бабульки, но та крепко держала ее за ухо и не давала возможности дернуться.

– Отпустите же меня, – Люся схватила руку, вцепившуюся в ее орган слуха, и сильно вдавила в нее свои острые ноготки. Ухо, горящее, как после сауны, освободилось, и тут же на него обрушилось новое испытание криком.

– Вы посмотрите, люди добрые! Эта мерзавка еще и царапается! Ну, бегемот в колготах, ты у меня еще поплачешь!

И тут Люся действительно заплакала. Нижняя челюсть предательски затряслась, так что зубы застучали, и по щекам, размазывая дорогой тональный крем, заструились горячие ручьи. Люся притянула коленки к голове, и уткнулась в них лицом, дабы всякие зеваки не рассматривали ее заплаканное лицо.

– Станция «Шоссе энтузиастов», – ровным голосом объявил диктор.

Все вокруг зашевелилось, Люся выглянула из своего убежища и обнаружила, что ее также вымывает из вагона на перрон. Здесь поезд почему-то никто не штурмовал, и состав быстренько скрылся в тоннеле.

– Ну, ты чего ревешь-то, дура? – услышала г-жа Можаева над собою старческий голос, и кто-то погладил ее по голове. – Из-за бутылок, что ли? Да ладно, я новых насобираю, кончай сырость разводить!

Но Люся продолжала всхлипывать.

– Ну чего ты плачешь? Кто тебя обидел? – уже ласковей спросила старуха.

Г-жа Можаева даже икнула от абсурдности этого вопроса.

– Так вы же сами и обидели, – с трудом выдавила она из себя, пытаясь сделать как можно более безучастное лицо.

– Я? Да чем же я тебя обидела? – всплеснула руками старушка, весьма умело изображая недоумение. Теперь Люся смогла ее рассмотреть: старуха была седа, чернява, носила на лице ярко-карие глаза, а на заднице широкую темную юбку до пят и сохраняла редкую для своего возраста прямую осанку.

– Но ведь вы же меня обзывали курвой, шалавой и бегемотом в юбке!

– Бегемотом в колготках! – поправила старушенция. – Ну и что? И из-за чего же тут расстраиваться?

– А по-вашему, я должна была это СПОКОЙНО выслушать? – возмутилась Люсенька, переходя со слезливого настроения в боевую готовность. От возмущения она даже встала наконец-то на ноги.

– Конечно, спокойно. Вот если ты идешь мимо забора, на котором «жопа» написано, ты же не начинаешь рыдать?

– Не начинаю, – согласилась г-жа Можаева.

– А ведь вполне возможно, что писавший имел в виду и тебя, когда писал это слово! – торжественно сказала старуха, как будто только что сделала гениальное открытие.

Люся только повела плечиком – она не очень-то желала углубляться в эту тему.

– Да ничего он не имел в виду! Это просто результат сочетания фрустрации или аффекта с общим недостатком культуры, – с видом эксперта промолвила г-жа Можаева, тут же засомневавшись в способности аудитории понять столь сложную мысль.

– Говоришь как большая, а плачешь как маленькая! – радостно заключила старуха, как будто бы и правда восприняла мэссэдж г-жи Можаевой.

– Скажите, сколько у вас в тележке бутылок?

– Да сорок штук будет. По полтора рубля за штучку на «Авиамоторной» принимают.

– Итого на 90 рублей? – сильно напрягшись, подсчитала Люся.

– Вообще-то на 60. Но тебе, так и быть, скидку сделаю – за полтинник отдам! У тебя есть во что переложить? – спросила старуха и принялась расшнуровывать тележку.

– Да вы что, с ума сошли? Зачем они мне! Просто я хотела компенсировать ваши потери, ведь я наверняка побила половину.

– Да они крепкие! Целы, должно быть, все! Сейчас открою, посмотрим. Роза Васильевна лишнего не возьмет!

– Не надо! Я опаздываю, – затараторила Люся, роясь в кошельке в поиске 60 рублей, но там болтались лишь три десятки и три сотенных. – У вас будет сдача со ста рублей?

– Будет! – радостно сообщила старушка и, порывшись где-то в своей необъятной юбке, извлекла на свет полтинник.

Люся достала из кошелька червонец и протянула его старушенции.

– Нет-нет, мне лишнего не надо! Этого вполне достаточно, – вяло запротестовала бабулька, помахивая перед Люсиным носом зажатой меж пальцев сторублевкой. – Вполне достаточно… Вполне… У меня бы пару бутылок все равно не приняли – они с отколотыми горлышками были. Но девушка ты, я вижу, хорошая. Ради тебя, так и быть, тряхну стариной и всю правду тебе скажу!

– Бабуся, времени уже 9.00! Меня с работы выгонят за опоздание!

– Не выгонят, молодка, не беспокойся. Вижу, что счастливая будешь, дай денежку какую-нибудь, бесплатно говорить нельзя– самой мне горе будет. Ты деньгу мне дай, как будто платишь, а я тебе ее потом верну, так чтоб Они не увидели! – зашептала низким голосом бабуся, без пауз сплетая слова, как будто бусы из них собирала.

– Кто не увидел? – тяжело вздохнула Люся. – Я не нуждаюсь в гадании, и, по-моему, хватит с вас того, что вы уже получили! – но рука ее сама потянулась к кошельку и достала оттуда десятку.

– Эта деньга грязная, много рук ее держало, правда не чистая будет. Дай деньгу, которая поновее! Да дай, я сама выберу! – старуха без колебаний залезла в Люсин кошелек и выудила оттуда, конечно же, сотню.

Люся поняла, что ее разводят как последнюю дурочку, и хотела было закричать, но сил на крик совершенно не было.

– Бабушка, отдайте сотню, а то милицию позову! – тихо предупредила она, чувствуя, как слабеют ноги.

– Успокойся, мне твоя сотня ни к чему. Дело тебе хорошее сделать хочу. Вернутся к тебе твои деньги, сама удивишься, как вернутся, – с этими словами старуха сделала какой-то пасс рукой и купюра буквально исчезла не то в воздухе, не то в ее рукаве.

– Отпустите меня! – взмолилась Люся и, собрав остатки сил, которые почему-то стремительно покидали ее, постаралась поближе прижать к себе сумочку с оставшимися деньгами, документами и мобильником.